Наташа не волновалась, но, хоть и хорошо было одной, и даже прекрасно, и все-таки… скучала. Но понимала – скоро начнется работа, а главное – вернется Чингиз.
За неделю до начала занятий поехала в Товарищеский. Там уже было суетно, шумно – готовились к новому учебному году.
Натурщиков, разумеется, не было. Наташа слонялась по зданию, здоровалась со знакомыми и думала, думала, у кого бы спросить про любимого. Но Чингиз не жил в общежитии, и никто не знал, когда он вернется.
Решилась, собралась с духом и поехала на Остоженку.
Дверь в полуподвал никто не открыл, открыть своим ключом не решилась. Сидела на лавочке и плакала, слезы катились сами собой. И вдруг она увидела его – опустив голову, он медленно шел по двору. Сердце забилось как бешеное. А вдруг… вдруг он увидит ее и прогонит? Скажет: а кто тебя звал? Разве мы договаривались?
Подскочив с лавки, метнулась, хотела сбежать. Но не тут-то было – Чингиз ее заметил и подошел. На его загорелом и невыносимо прекрасном лице было написано удивление.
– Наташка, ты? А что ты тут делаешь? – И грустно улыбнулся: – Ну да, глупый вопрос. И давно караулишь?
Красная и дрожащая от смущения, Наташа залепетала что-то нелепое, глупое, несуразное: была просто рядом, поблизости, проходила и просто решила зайти, а вдруг он приехал? И что-то еще, совсем смешное:
– Мы ведь друзья, ты сердишься?
– Нет, не сержусь. Приехал три дня назад. Вот, – кивнув на сумку, он продолжил: – В магазин сходил, в холодильнике пусто.
И снова замолчал. Молчание прервала Наташа:
– Извини, что вот так, без предупреждения. Просто мимо проходила, – повторила она. – Ну я пошла? Всего тебе.
– Глупости! – улыбнулся Чингиз. – И очень хорошо, что зашла! Идем, Наташка! Сейчас картошечки сварим, селедку почистим! Винца белого выпьем. Ну, пошли?
От счастья кружилась голова и бухало сердце – ей казалось, что он слышит глухие удары. Пробормотала «спасибо».
В мастерской все было по-прежнему. «Мандариновый лес» стоял у стены. Она подошла к картине и осторожно, едва прикасаясь, погладила ее по шершавой, рельефной поверхности.
– А я скучала по ней! – улыбнулась Наташа. – Она мне снилась, представляешь?
– А по мне? – усмехнулся он.
Наташа молча кивнула.
Потом все было так, как он и сказал: горячая картошка, селедка, маринованные помидоры и белое вино.
Она рассказывала ему про жизненные перемены, про сестру и племянника, про новую квартиру, про то, как она счастлива, и про то, что очень скучала.
– Очень, – повторяла она. – Считала дни.
Вино развязало Наташе язык, и, расслабившись, она прислонилась к плечу Чингиза. Он, и так очень сдержанный и немногословный, был особенно молчалив, хмур и грустен.
Когда Наташа замолчала, он тихо сказал:
– У меня папа очень болеет – почки. Это наше семейное. Его отец умер от почек и дядька, старший брат. Уговаривал его поехать в Москву, но он отказался. Говорит, что никто не поможет. А как я его умолял!
Сколько отчаяния было в его голосе, сколько горя!
Наташа погладила его по руке.
– Мне уйти? – тихо спросила она.
– Если можешь, останься. Одному совсем… страшно.
Конечно, осталась.
В ту ночь ей впервые показалось: что-то изменилось. Чингиз нежно целовал ее в губы и в шею, гладил ее волосы, удивляясь их легкости и шелковистости, говорил, что у нее кожа словно детская и запах ее – запах поля и росы, а она счастливо смеялась и говорила, что у росы не бывает запаха.
Это была первая ночь откровений, удивления и открытий. По крайней мере Наташе так показалось.
Нет, он не говорил слов любви, но его «Наташка» и «моя милая» это вполне заменяли. К тому же Наташа себя крепко уверила в том, что кавказские мужчины сдержанны и суровы, слов любви не говорят в принципе.
Так продолжалось всю осень, и это было счастливейшее, самое золотое время в ее жизни. Она с удивлением отмечала, что впервые – впервые! – мужчины с интересом разглядывали ее и, кажется, были не прочь познакомиться. Но она гордо вскидывала голову, хмурила брови и поджимала губы, тем самым исключая любую возможность знакомства.
Через день Чингиз ездил на Главпочтамт и заказывал разговор с родней. Иногда выходил со вздохом облегчения и даже с улыбкой, и она понимала, что новости неплохие. А иногда… иногда выходил из кабинки мрачнее тучи и, не замечая ее, шел на улицу. Наташа семенила следом. У метро они расставались – она видела, что он хочет остаться один. В такие минуты ей казалось, что он ее сын или брат, и сердце ее рвалось от жалости, нежности и от отчаяния, что она не может помочь.