Ну что за упрямица? Тебя в квартиру отнесут – тепло, уютно, светло и ароматно, украсим тебя сережками-шариками, обвесим бусами-гирляндами, а сверху – старую ребристую, сияющую, как рубин, звезду. У Алисы бус никогда не было, и она немного даже завидовала елке, а та – вот глупая – не хотела идти.
Алиска наконец наловчилась. Встала к елке передом, к дому задом, схватила ствол обеими руками и попятилась раком. Ну давай же, деревяха, тащись, кра- си-и-ивая будешь!
Елка скрипнула – будто фыркнула – и поддалась. Заскользила по лужам, поднимая грязные брызги, скоро и веревка стала грязно-коричневой, и Алисин голубой пуховик покрылся точками – коричневыми метеоритами, оставляющими за собой водянистый грязный хвост.
Продавец смотрел, пока она не исчезла в подъезде, мял сигарету и думал: «Во деваха».
Самым трудным оказалось поднять елку по лестнице к лифту. Алиса медленно – ступенька за ступенькой – тащила, пыхтя и напевая, чтобы было не скучно: жил отважный капитан…
А когда капитан влюбился, а Алиске осталось две ступеньки, елка вдруг выскочила и поехала вниз.
– Стой-стой, ну куда же ты?!
И Алисе вдруг так захотелось плакать. То ли от того, что никак у нее эту дуру дотащить не получалось. То ли от того, что так и не удалось этой зимой, так же как елка, махнуть с горки, хватаясь руками за бублик, чтобы в ушах ветер, а в глаза – снег. А может, и от того, что мама месяц почти не встает.
Она плюхнулась на ступеньку, уперла локти в острые колени, спрятала лицо в ладонях и сидела так, пока не устала от безделья. А потом встала и, шоркая по грязному полу, попятилась к лифту. «Ну и не надо! – подумала она, нажимая прожженную кнопку, – ну и не нужно никакого Нового года. И елки не нужно! И красной икры на желтом жирном масле – Алиска ее тайно съест, чтобы больше досталось. Вот бы сейчас закрыть глаза и вдруг оказаться в другом месте!»
А когда лифт распахнулся, Алиска задохнулась на середине вдоха – дверь была не ее! Не черная и железная
с ссадинами вокруг замка, а деревянная, с золоченым глазком и причудливо извернувшейся ручкой. Дверь была дяди Гены – соседа сверху. Да как же так, если она точно-точно нажимала на знакомую кнопку, в которую палец как будто проваливался?
Алиска, ни секунды не думая, запрыгала к звонку. И снова стало хорошо, и снова захотелось обрадовать всех красной икрой! Вот оно – самое настоящее новогоднее чудо! Ведь не случайно лифт ее именно сюда привез. А дядя Гена обязательно поможет.
За дверью что-то заворчало и зашаркало. Интересно, какой у него пол в коридоре? Такой же желтый линолеум, как у них, или плитка, как у Олежки? Щелкнул замок, крутанулся ключ, и дверь легко, будто зевнула, распахнулась. А на пороге стоял дядя Гена. Какой-то он был низкий для своего обычно роста, с заспанными глазами и заляпанной красным пятном футболкой.
– Чего ва… – начал он, а «м» повисло где-то в воздухе, похожее на бабушкино «ммм», когда она сосредоточенно водит карандашом в кроссвордах. – Алиска? Что-то случилось?
Она смогла только схватить его за руку и потащить за собой:
– Там, там, дядя Гена! Елка! Я не дотащу. Я ее поднимаю, а она катится.
– Ладно, погоди, дай хоть…
– Она же замерзнет! Ей в тепло нужно, к украшениям…
И вниз на лифте. А Алиска все говорила и говорила. И про елку, и про икру, и про то, что ей теперь свадьбу придется переносить. И про маму, и про бабушку, и про сломанную морозилку – почти со слезами.
– И я тогда снег на терке… на терке… на… – Алиске вдруг сдавило горло. Елки не было! Ее елки! Той самой, которую она тащила, которой обещала и бусы, и серьги, и звезду на перекошенную макушку.
Не было!
И никакое это не чудо!
Она сделала глубокий вдох, а на выдохе разразилась громогласным ревом. И как бы дядя Гена ни пытался, ему никак не удавалось ее успокоить. Обессилев, он просто подхватил маленький, грязный, ревущий комок, отнес к квартире и передал бабушке из рук в руки. А Алиса все ревела и ревела, пока ее не раздели и не уложили спать.
Алиса проснулась от знакомого кисло-сладкого сочного запаха. Заворочалась в постели: неужели она так разоспалась, что теперь даже запахи во сне чувствует? А нет, пахло оттуда – из реальности.
Она приоткрыла правый глаз и лениво оглядела комнату. Перед ней, восседая на высоком стуле, уперев ноги в перекладину между ножками, сидел и гордо ел мандарин Сережка. Он то и дело совал свернутую спиралью кожуру Сэрке, тот нюхал, фыркал и пятился, сощурив в отвращении глаза. А потом опять подходил – уж очень аппетитно все это выглядело.