Струя холодного воздуха заставила меня вздрогнуть: это Надин внезапно открыла дверь.
— Почему ты не позвала меня помочь тебе?
— Я думала, ты одеваешься.
— Я уже давно готова. — Она встала на колени рядом со мной и схватила газету. — Боишься, что я не сумею? Такое, однако, мне по силам.
Делала она это плохо: слишком сильно мочила бумагу и недостаточно прессовала ее; и все-таки мне следовало бы позвать ее. Я оглядела ее.
— Давай я кое-что подправлю, — сказала я.
— Для кого это? Для Ламбера?
Я достала из своего шкафа шарф и старинную брошку и протянула ей туфли на кожаной подошве, которые мне подарила одна пациентка, полагавшая, что вылечилась. Надин заколебалась:
— Но у тебя же вечером встреча, что ты сама наденешь?
— Никто не станет смотреть на мои ноги, — со смехом сказала я.
— Спасибо, — проворчала она, взяв туфли.
«Не за что!» — хотела ответить я. Мои заботы и моя щедрость приводили Надин в замешательство, потому что она не чувствовала настоящей признательности и корила себя за это; пока она неловко скатывала комки, я ощущала ее колебания между благодарностью и подозрительностью. Опасения ее были оправданны; моя самоотверженность, моя щедрость — это самая несправедливая из моих хитростей: на деле я обвиняла ее, хотя стремилась всего лишь избавиться от угрызений совести. Угрызений совести за то, что Диего умер, за то, что у Надин нет праздничного платья, что она не умеет смеяться и что угрюмость делает ее некрасивой. Угрызений совести за то, что я не сумела заставить ее слушаться меня, и за то, что недостаточно любила ее. Честнее было бы не ошеломлять ее моими благодеяниями. Быть может, я доставила бы ей облегчение, если бы просто обняла и сказала: «Моя бедная девочка, прости, что я не так сильно люблю тебя». Если бы я держала ее в своих объятиях, то, возможно, защитила бы себя от маленьких трупов, которых нет возможности похоронить.
Надин подняла голову:
— Ты поговорила еще раз с папой о секретарстве?
— С позавчерашнего дня — нет. Журнал выходит только в апреле, еще есть время, — поспешно добавила я.
— Но мне надо знать, что делать, — возразила Надин. Она бросила бумажный ком в огонь. — Я решительно не понимаю, почему он против.
— Он же сказал тебе: ему кажется, что ты только потеряешь время. Ремесло, обязанности взрослого человека — на мой взгляд, это пошло бы
Надин на пользу, но Робер был более честолюбив.
— А химия — разве это не потерянное время? — сказала она, пожав плечами.
— Никто тебя не заставляет заниматься химией.
Химию Надин выбрала, чтобы досадить нам, и сама себя жестоко этим наказала.
— Меня тошнит не от химии, — возразила она, — а оттого, что я студентка. Папа не отдает себе отчета: я гораздо старше, чем была ты в моем возрасте; я хочу делать что-то реальное.
— Ты прекрасно знаешь, что я согласна, — сказала я. — И будь спокойна, если твой отец увидит, что ты не переменила решение, он в конце концов скажет да.
— Он скажет да, и я знаю, каким тоном! — ворчливо заметила она.
— Мы его убедим, — сказала я. — Знаешь, что бы я сделала на твоем месте: сразу же научилась бы печатать на машинке.
— Сразу я не могу, — ответила она. И, поколебавшись, взглянула на меня с некоторым вызовом. — Анри берет меня с собой в Португалию.
Известие застало меня врасплох.
— Вы решили это вчера? — спросила я, плохо скрывая свое огорчение.
— Я давно уже это решила, — сказала Надин и добавила агрессивным тоном: — Ты меня, конечно, осуждаешь? Осуждаешь из-за Поль?
Я катала в ладонях мокрый шар.
— Думаю, что ты сделаешь себя несчастной.
— Это мое дело.
— Действительно.
Я ничего не прибавила; я знала, что мое молчание сердит ее, но меня раздражает, когда она резким тоном отталкивает объяснение, которого сама желает; она хочет, чтобы я навязала ей свою волю, а мне противно подыгрывать ей. И все-таки я сделала усилие.
— Анри не любит тебя, — сказала я, — он не в том настроении, чтобы любить.
— В то время как Ламбер может свалять дурака и жениться на мне? — с неприязнью сказала она.
— Я никогда не толкала тебя к замужеству, — возразила я, — но Ламбер любит тебя, вот в чем дело.
— Прежде всего он меня не любит, — прервала меня Надин, — он ни разу даже не попросил меня переспать с ним, хотя в ту ночь, на Рождество, я делала ему авансы, но он послал меня.