— Это не хуже других игр, — проворчал Ламбер, остановив на ней полный намеков взгляд.
Надин внимательно посмотрела на него и сказала:
— Ты будешь неплохо выглядеть тяжелораненым, весь в бинтах. — Она усмехнулась. — Только не рассчитывай, что я стану навещать тебя в госпитале. Через две недели я буду в Португалии.
— В Португалии?
— Перрон берет меня в качестве секретарши, — небрежным тоном сказала она.
— Что ж, ему везет, — ответил Ламбер, — он на целый месяц получит тебя для себя одного!
— Не всем все опротивело, вроде тебя, — сказала Надин.
— Да, в наше время мужчины доступны, — сквозь зубы заметил Ламбер, — доступны, как женщины.
— До чего же ты груб!
Я с раздражением спрашивала себя, как они ухитряются попадаться на свои детские уловки! А между тем я была уверена, что они могли бы помочь друг другу возродиться; вместе им удалось бы преодолеть воспоминания, которые связывали и разъединяли их. Но, быть может, именно поэтому они и терзались: каждый ненавидел в другом свою неверность. Во всяком случае, вмешаться было бы непростительной ошибкой. Я оставила их цапаться и вышла из комнаты. Сезенак последовал за мной в прихожую.
— Могу я сказать вам два слова?
— Конечно.
— Речь идет об услуге, — сказал он, — я хотел попросить вас об одной услуге.
Я помнила, какой внушительный вид был у него 25 августа: борода, ружье, красный платок на шее — настоящий солдат 1848 года{25}. Сейчас его голубые глаза погасли, лицо опухло, и, пожимая ему руку, я заметила, что ладони у него влажные.
— Я плохо сплю, — сказал он. — У меня... у меня боли. Однажды друг дал мне свечу эбина, и это мне очень помогло. Вот только в аптеке требуют рецепт...
Он смотрел на меня с умоляющим видом.
— Какого рода боли?
— О! Везде. В голове. Особенно кошмары...
— Кошмары не лечат с помощью эбина. Лоб его стал мокрым, как ладони.
— Я все вам скажу. У меня есть подружка, подружка, которую я очень люблю, я хотел бы жениться на ней, но... я ничего не могу с ней, если не приму эбин.
— Эбин на базе опиума, — сказала я. — Вы часто его принимаете? Он смутился.
— О нет, только иногда, когда провожу ночь с Люси.
— Тем лучше, иначе недолго получить интоксикацию. Он умоляюще смотрел на меня, на лбу его выступил пот.
— Приходите завтра утром, — сказала я, — посмотрим, смогу ли я дать вам такой рецепт.
Я вернулась к себе в комнату; наверняка он уже более или менее интоксицирован; когда он начал принимать наркотик? И почему? Я вздохнула. Еще один, кого я уложу на диван и попробую выпотрошить. Порой они выводили меня из себя, те, кто лежал здесь; на воле, на своих ногах они кое-как играли роль взрослых людей, а тут вновь становились грудными младенцами с грязными задами, и мне приходилось отмывать их от детства. Между тем я говорила безликим голосом, голосом разума и здоровья. Их настоящая жизнь проходила не здесь, моя — тоже; ничего удивительного, что я устала от них и от себя.
Я устала. «Лайковые перчатки», — говорила Надин. «Сдержанна и сурова», — сказал Скрясин; именно такой я им представляюсь? Такая ли я на самом деле? Я припомнила свои детские вспышки гнева, стук сердца в отрочестве и горячку минувшего августа; но все это уже далеко позади. Дело в том, что внутри у меня ничто не шелохнется. Я провела расческой по волосам, поправила макияж. Нельзя до бесконечности упорствовать в страхе, в конце концов устаешь; и потом, Робер начал писать книгу, он в прекрасном настроении; я уже не просыпалась по ночам, взмокнув от ужаса, и все-таки оставалась подавленной. Я не видела никаких причин для печали, нет; беда в том, что я делаюсь несчастной оттого, что не чувствую себя счастливой, я, верно, чересчур избалована. Взяв сумочку и перчатки, я постучала к Роберу. У меня не было ни малейшего желания никуда уходить.
— Вам не слишком холодно? Не хотите немного бумажного огонька? Он с улыбкой отодвинул кресло.
— Мне очень хорошо.
Разумеется. Роберу всегда было хорошо. В течение двух лет он радостно питался варевом из репы и брюквы и никогда не чувствовал холода: можно было подумать, будто он сам производит свое тепло на манер йога; когда я вернусь около полуночи, он все еще будет писать, закутавшись в шотландский плед, и удивится: «Сколько же сейчас времени?» О своей книге он рассказывал мне пока еще смутно, но у меня сложилось впечатление, что он ею доволен. Я села.
— Надин только что сообщила мне странную новость, — сказала я, — она едет с Перроном в Португалию.