Эмма Леонидовна: «Нина? Моя дочь? Он ее лапал! У порога! И у нее счастливое лицо – пьяное, отрешенное. Наркотики? Этот мерзавец втянул ее в страшные пороки? Почему Нина никогда не рассказывала, что с кем-то встречается, кроме Вани? Они познакомились недавно? Какой отвратительный тип! Смотрит вызывающе. Что делать? Вырвать из его рук доченьку? Но она, похоже, о спасении не просит. Зачем ей этот прохиндей, когда есть Ваня? Ваня знает? Как я должна реагировать? Нина не девственница, известно от Ваниной мамы, что дети три раза имели интимную связь. И теперь пошла моя Нина по рукам? Двадцать пять лет, не ребенок, за подол не удержишь».
Немая сцена длилась считаные секунды, но человеческая мысль быстрее скорости света, поэтому каждый успел принять решение.
Молчание нарушила Эмма Леонидовна:
– Не позвонила, потому что телефон разрядился. Нина! Ты… ты… – Хотелось водопад упреков и вопросов обрушить, но Эмма Леонидовна удержалась. – Ты неправильно застегнула кофту. Ужин я приготовила.
Эмма Леонидовна развернулась и скрылась за поворотом на кухню.
– Уф! – шумно выдохнула Нина.
На ее кофточке были пропущены три верхние пуговицы. В четыре руки Сергей и Нина принялись перестегивать.
– Наши действия? – спросил Сергей.
– Познакомлю тебя со своей мамой. Не бойся. Как правило, она не кусается.
– Я вообще смелый.
– Сейчас проверим.
Они вошли в кухню, держась за руки.
– Сергей, это моя мама, Эмма Леонидовна. Мамочка, это Сережа, мой близкий друг.
– Очень приятно! – изобразил поклон Сергей.
И подумал: «Эмма – собака у Вадика и Насти.
Леонид – сволочной прораб. Значит: собака плюс прораб».
У него была плохая память на имена, запоминал по аналогиям. Эмму Леонидовну потрясло бы, что ее скрестили с собакой и прорабом. Если возможно большее потрясение, чем в данную минуту испытываемое.
– Рыба и картофельное пюре, – вместо «приятно познакомиться» ответила мама.
– Что? – переспросила Нина.
– На ужин рыба и картошка, – пояснила мама.
– Спасибо, мы не голодны. – Сергей держался исключительно вежливо. – Только из кафе.
Он легонько толкнул Нину в бок – давай проявляй инициативу.
– Мамочка, мы утром обязательно на завтрак все съедим. Спокойной ночи!
Всё! Ушли. Ее дочь, державшаяся за проходимца, точно за родного, утянула его. Вместе пошли в ванную. Оттуда слышались плеск воды и веселые возгласы… Они вместе моются? Но там же тесно! И неужели они голые? Как не совестно!
Звук льющейся воды смолк, и Эмма Леонидовна услышала, как молодые прошлепали в Ниночкину комнату…
Эмма Леонидовна провела бессонную и страшную ночь. За стеной над ее дочерью неизвестно кто совершал неизвестно какие действа. Нет, действия как раз известные. Но с Ниной! Напряженный слух ловил то смех, то скрип тахты, то болезненные вскрики, то счастливые…
Подлинное мучение! Находиться в трех шагах от дочери, которая ступила на порочный путь, и не в силах вырвать ее из колеи порока! Положить жизнь на ребенка и увидеть его растление! Разве заслужила она холодность Нины, которая и словом не перекинулась с мамой? Видела, не могла не видеть, материнскую тревогу и страх, но не захотела объясниться, успокоить. Нина стала жестокой, неблагодарной, эгоистичной, на мать ей наплевать, хоть умри сейчас от инфаркта. Эмма Леонидовна тихо плакала от жалости. Жалко было себя саму. Столько сил вложено! Вспомнить только Ниночкины болезни. Первое воспаление легких в полгода, едва не погиб младенец, потом каждые три месяца бронхит – малышка кашляла безостановочно, короткий перерыв, и снова кашель, кашель, кашель… Сколько было врачей, знахарей, гомеопатов. Того, что заплатили лекарям, хватило бы машину купить. Но они с отцом – все для Нины, для дочери, единственной и ненаглядной. И вырвали-таки ее из лап хворей!
А ведь пожизненная астма маячила, инвалидное будущее. Да и потом себе во всем отказывали, только бы доченьку одеть не хуже других, чтобы она выглядела как принцесса. Музыкой заниматься – пианино купили, рисовать – вот тебе краски акварельные и бумага, танцевать учиться – пожалуйста, английский дополнительно – репетитора оплатим.