После долгих согласований и препирательств с оккупационной администрацией всё же было решено передать инфицированных на попечение местных специалистов. Взамен Веберу пришлось согласиться передать в городскую больницу военного врача Василия Чабановского, попавшего в плен после разгрома нашего танкового подразделения под Барвенково.
До сих пор удивляет талант переговорщика, проявившийся у Эсси-Эзинга в плену. Среди тотального уничтожения советских людей в лагерях, ситуация, сложившаяся в DULAG 111 кажется уникальной, даже фантастической.
Из числа пленных медиков Манфред Генрихович подобрал себе целый штат помощников. Вебера это устраивало, врачи трудились бесплатно и добросовестно. Прощаясь с Василием Дмитриевичем, к которому успел привязаться, Эсси-Эзинг поручил ему:
— Присмотрись к врачам инфекционной больницы, выясни их настроения, чтобы подобрать стоящих доверия медсестер. А главное — придумать, как убедительно переоформить лагерных больных в "умерших", любая ошибка смертельна.
Некоторые, из подготовленных к отправке командиров, были уроженцы этих мест, имели в городе знакомых. На них была возложена задача: найти связь с подпольщиками. Лейтенант Сергей Петренко в числе первых покинул ревир. Вывезенного из лагеря Сергея направили в группу Ивана Савченко.
Знакомый конвойный, "финн", как звали его между собой медики, делился с Эсси-Эзингом городскими новостями, из которых стало ясно — нефтебаза загорелась не сама по себе. Это обнадеживало — подпольщики действуют.
Андрей Никонович Нестеренко оказался в DULAG 111 в числе других, попавших в Харьковский котёл, там же познакомился с сержантом Стовбуном. Нестеренко, как командир, подлежал уничтожению, поэтому и оказался в инфекционном бараке. В среднем тиф длится 5–6 недель. Это время позволяло врачам ревира присмотреться к человеку, сделать выводы: чем дышит. Товарищи по тифозному бараку осторожно дали Андрею понять, что "заразился" он не случайно. Нестеренко был местным.
Глава 14
Андрей Нестеренко родился 1 октября 1916 года на Хуторах. Как младший в семье во всём помогал отцу, но Никон Семенович рано умер. Старшие братья с семьями жили в селе Очеретоватое, недалеко от Зайцево. Мать Мария Филипповна трудилась в колхозе Победа на Хуторах и жила на улице Тимирязева (сейчас это микрорайон Сосновка). Изогнутая улочка, повторяющая линию реки Гнёздка с востока, плавно огибала мелкую речушку. Среди мальчишек Андрей был авторитетом. После призыва в армию, в 1938 году Андрей служил в 162-м полку НКВД в Луганске (тогда Ворошиловград) по охране особо важных предприятий промышленности.
Незадолго до войны был переведен политруком в Хабаровск. Затем записался добровольцем на Финскую войну, но пока решался вопрос с переводом, война с Финляндией закончилась. Его племянница Анна — дочь старшего брата Терентия вспоминала, что после демобилизации в 1940 году Андрей работал на Снаряжательном заводе № 55.
В сентябре 1941 года Нестеренко служил в Харьковском пограничном округе лейтенантом. Ранней весной 1942 года был заброшен в районе Зайцево. Андрей шёл измученный и замерзший в дом брата Терентия в селе Очеретоватое. Но его схватили на дороге.
Если бы не «тифозный» барак, снова оказаться на воле не удалось бы.
Прописавшись через квартального у матери, Андрей поступил на службу в 134-й Украинский добровольческий батальон охранной дорожной жандармерии. Со временем стал заведовать там складом оружия.
Чтобы Анну не угнали в Германию, Андрей поселил племянницу у матери и сделал ей медицинские справки о болезни.
***
Провал блицкрига изменил отношение к узникам концлагерей. Затянувшаяся война требовала обеспечение заводов рейха рабочей силой.
Гиммлер принял решение использовать завезенных с оккупированных территорий людей на самых тяжелых и вредных производствах. Освенцим — первый лагерь, доказавший прибыльность использования бесплатных рабов.
Василий Чабановский, пользуясь договоренностью Вебера с инфекционистами городской больницы, иногда передавал через врачей медикаменты для ревира, прятал в упаковки записки. К моменту отправки в городскую инфекционную первой партии "безнадежных" из лагеря, Василий Дмитриевич получил от медсестер Ольги и Марии документы умерших в больнице горожан ещё весной и оформленных, как неизвестные, поступившие в лихорадке. Девушки уже тогда понимали, какую ценность представляют настоящие документы в условиях оккупации.