Клара почувствовала тревогу, когда шеф внезапно вернулся за ней к машине и приказал следовать за собой. В кабинете у коменданта им предложили кофе. Вдруг тишину за дверью нарушили крики и топот. Охранники грубо втолкнули в кабинет итальянца без ремня и пилотки. Итальянец кричал, что он хочет домой. Ему обещали "молниеносную войну", а после пережитой зимы он не хочет околевать в этой проклятой стране. Всё это сопровождалось бурной жестикуляцией, так свойственной темпераментным жителям Апеннинского полуострова. Внезапно итальянец схватил лежавший на столе пистолет и выстрелил в холст, изображавший орла со свастикой, висевшего на стене за креслом Вебера.
Итальянца скрутили и выволокли из кабинета. Лёхлер, предупреждённый заранее, спокойно поднял простреленную картину, посмотрел на свет дыру от пули и сказал:
— Хорошо, что этот макаронник не вздумал выстрелить в нас.
Наблюдательная Клара как-то заметила, что внезапный испуг провоцирует у астматика-шефа приступ удушья. Обер-штурмфюрер потеет, ловит ртом воздух. Но не в этот раз. Лёхлер стер платком, якобы выступивший, пот с абсолютно сухого лба, а дышал при этом ровно и спокойно. Это было похоже на подставу.
Вебер плеснул себе и гостю коньяк, мужчины выпили, закурив сигару, комендант вышел на крыльцо вместе с шефом жандармов, памятуя отвращение Лёхлера к табачному дыму в закрытом помещении.
"Что я должна сделать в такой ситуации? Просто ждать? — размышляла Клара, — меня явно проверяют, оставили одну в кабинете… А если смысл проверки не в этом? В чём? Какую реакцию от меня ждут?"
"Ты — немецкая мать…" — Клара вспомнила голос Петра. — Что делает немецкая мать…"
Таблер взяла картину и вышла в приёмную. Дверь на крыльцо была приоткрыта. В приёмной Клара попросила у адъютанта клей и ножницы. Аккуратно приклеила с обратной стороны холста кусочек ткани, пожертвовала своим носовым платком, расправила края отверстия и протерла остатками платка. Удивленный адъютант молча наблюдал за её работой.
Тест на патриотизм и верность символам Великой Германии был пройден. Лёхлер с долей сарказма осознал, что ему это даже льстит, он приказал шоферу доставить помощницу прямо к ней домой.
Внезапное появление в переулках Хуторов черного опеля вызвало у жителей смятение, а у Петра тревогу. Но шофёр быстро уехал, Клара сняла ненавистный мундир и прошмыгнула к вишне.
— Всё хорошо, — тихо посмеиваясь, она рассказала майору о "реставрации" в приёмной коменданта лагеря. Смешок был нервный, и Пётр Онуфриевич прижал её голову к плечу, успокаивая:
— Тихо, девочка, тихо, ты молодец.
Успокоившись, Клара прошептала: — Твой психологический приём работает.
— Знаешь, мне недавно рассказали о крайне находчивом старосте из села Андреевка. Есть такой Григорий Антонович, наш человек! Вот так же, как и ты, служит немцам по заданию подполья. Когда заготовители вермахта пытались расстрелять его за недопоставки продовольствия, знаешь, что сделал старик?
— Что?
— Рванул воротник рубахи и сунул им под нос медальон с портретом фюрера!
— К-ха … — только и смогла изумленно выдохнуть Клара.
— Где только раздобыл… — восхищенно покачал головой майор.
Староста Григорий Антонович Поплавский много раз прятал у себя Сташкова Николая Ивановича, выхаживал его вместе со своей женой во время обострений туберкулёза.
***
октябрь 1942
С наступлением холодов Лёхлер распорядился подыскать для своей помощницы жильё поближе к центру, Клара была ему симпатична. Всегда собранная, сдержанная, она, пожалуй, достойна жить в лучших условиях, чем халупа на окраине, хотя бы потому, что принадлежит к избранной расе.
К тому же, лучше пусть будет ближе к комендатуре, да и контролировать её здесь в центре легче…" — признаться себе, что вдали от истинных ариек, заскучал по приятным женским, лицам Лехлер не хотел.
Несколько добротных старинных особнячков в центре, на бывшей Шалинской улице, остались ещё с дореволюционных времен. Когда-то здесь жили семьи зажиточных еврейских фабрикантов и купцов.
Ситценабивная мануфактура, построенная Еромицким и Венгеровским, называлась "Фабрика немецких кубовых ситцевъ" выпускала хлопковую ткань "1-й доброты" (как писали на ярлыках тех времен) и настолько процветала, что могла себе позволить работать лишь в зимнее время, когда местное население было свободно от садово-огородных забот и охотно трудилось над производством ситца. На лето фабрика останавливалась, а хозяева уезжали в заграничный вояж.