Вспышка озаряет комнату. Все становится на свои места, проявленное белым светом. Как спелый фрукт лопается в руке, как трещит по швам терпение, как рвется жар из-под ключиц, когда не остается больше тайн. Правда вырывается наружу: обнаженная и прекрасная в своей смертельной точности.
От направленного в грудь острия Алексею становится неосязаемо больно, будто кинжал уже успел добраться до сердца. И вместе с тем — легко. Безумно страшно, но сейчас совсем не до страха. Мгновения перетекают из ладоней убийцы в ладони жертвы невесомым преимуществом. Князь перехватывает руки своего недоброго гостя, почти не заботясь о том, чтобы не причинить вреда. Гнев показывает свой острый язык лишь немного, а под пальцами правителя уже гнется мягкое золото браслетов. После князь поднимается сам. Садится и, отводя кинжал раскрытой ладонью… целует. Целует жестко и честно. Прикусывает лживые губы, обе поочередно, чтобы произнести одно только слово:
— Потом.
Оглушительный раскат грома рвет небесные хляби. На мир вокруг обрушиваются потоки воды, заполняя долины шелестом дождя, заглушая стук сердец, которые переполняют чувства. По предплечью Алексея стекает кровь. Она срывается с локтя на простыни, собирается темными каплями.
— Потом, Титай.
Глаза убийцы распахиваются. Пустота зрачков заполняет собой серебро радужки. Оказаться в постели с врагом страшно. Им обоим. Титай ловкий, но Алексей сильнее. Это особенно заметно, когда браслет сжимается вокруг запястья кандалами, а губы округляются, сдерживая вскрик. Страх перетекает в животный ужас от вида текущей по лезвию крови. Князь не человек. И он слишком близко. Перед поцелуем Титай успевает поймать его взгляд — лишенный теперь улыбки и света. Что же, пусть.
— Я так тебя ненавижу. — Титай кривит губы. В груди перекатывается рокот. В нем вся сила, глухая, годы сидящая в засаде. — Я ненавижу тебя.
Титай упивается самыми честными словами за всю свою жизнь. Конец. Вот теперь это и вправду конец. Он не в сказке, а даже если и в сказке, то добрым героем ему не стать. Шанс был один, и он там, внизу, падает на постель, сверкнув лезвием, пока дрожь забирает все тело. Чувства захлестывают по самое горло. Досада за то, что не мог себе позволить. Ненависть за то, как сильно хочется целовать в ответ. За то, что князь выиграл войну его же оружием, — это ведь Титай должен был очаровать и отвлечь, а не наоборот. За то, как сильно и сладко бьется северное сердце под ладонью, потому что теперь он касается груди князя и чувствует наконец. Все чувствует: себя, постыдно обнаженного, объятия, тепло другого человека и смятение от близости. Теперь можно делать все что захочется. Впереди наказание за несовершенное, впереди смерть. А значит, самое страшное уже случилось. Страха больше нет.
Титай тоже лопается. Как тот самый фрукт. Сейчас он такой живой и настоящий, что сводит живот. Как от голода почти. Неэфемерный шанс расстаться с жизнью должен был остудить пыл, но его, видимо, оказалось недостаточно.
Ладонь Алексея от пореза горит, пульсирует, но кажется, что даже боли нет. Наверное, будет позже, когда утихнут эмоции и успокоится сердце. Князь спросит наглеца обо всем. Но позже. Будет слушать сбивчивый рассказ или смотреть, как юноша в гневе швыряет кувшин в стену, — но это все позже. Сейчас время торжествовать.
— Наконец ты по-человечески со мной заговорил.
— Что за дикий люд с тобой говорит, если злоба для тебя «по-человечески».
— Не злоба.
— Мне лучше знать.
— Ой ли? Ты не злишься, Титай. Ты в ярости. Она освобождает. Как полет, как весна, как первая смерть в битве. Ярость прекрасна. Я понимаю язык любви и стали.
Князь обнимает своего убийцу крепко, прижимает к груди, ведет ладонями по его бокам к спине, оставляя слева влажные полосы кровавыми росчерками на бронзовой коже.
— Да ты варвар. — Догадка Титая получается почти восхищенной.
Только вот доходит это до него слишком поздно. Именно это не складывалось в общей картине доносов на Алексея. Его считали одним из правителей цивилизованного мира, наследником возвышенной Византии, побратимом утонченного Востока. Планы переговоров строили исходя из этого. А он оказался одним из тех безумцев, о которых поют в историях, приносимых северными ветрами. Нужно было сказки читать, а не слушать политиков.
Посол с ним не справится. Эта мысль приносит удовлетворение, но становится незначительной, когда князь снова целует. Почему бы не попробовать? Титай разрывает скрепы, позволяет себе податься ближе, поднимая руки к шее Алексея. Пальцы с любопытством пробегают по драгоценному окладу, оглаживают за ушами, зарываются в светлые волосы.