Исторически сложилось, что люди-проводники стояли чуть выше слуг, рабочие пчёлки, которые посвятили свою жизнь заботе о своих вампирах, и человеческие фамильяры, которые отдавали свою кровь, не имели голоса или влияния в Ковене. Финн была одновременно и проводником, и фамильяром, но, как продолжал говорить Оливер правящему конклаву, времена изменились, и вампирам нужно меняться вместе с ними.
— Ты вернулась довольно поздно прошлой ночью, да? — спросил Оливер, наполняя свою тарелку овсянкой из серебряной миски, находящейся в центре стола.
Финн нахмурилась.
— Я знаю… Я знаю. Разбиралась с кое-какими мелочами по поводу праздника.
— До полуночи? — спросил он. — Ты слишком много работаешь.
— Ох, ну когда я вернулась домой, я решила прогуляться. Я не могла заснуть, — сказала она, немного покраснев. — Не беспокойся, я не уходила далеко, только обошла квартал.
Он кивнул. Он знал, как сильно она волнуется о торжестве; он ненавидел видеть ее такой обеспокоенной. Он мысленно сделал заметку попросить своего помощника больше помогать ей, в то же время посыпал овсянку сахаром и сунул в рот. Он пожевал, скривился и положил ложку.
— Не голоден? — спросила Финн, поднимая бровь.
— Нет, — он помотал головой.
— Удивляюсь, почему, — поддразнила она. — Ты наверняка полон мной.
— Ха, — сказал с улыбкой Оливер, отодвигая тарелку. Его овсянка напоминала песок, скрипела на зубах, и он ощущал легкий привкус сахара, который он туда положил. В то время как все его чувства обострились, возможность получать удовольствие от еды стала пропадать. Он думал, что это может быть как-то связано с его обращением, ведь его друзья-вампиры ели и пили как смертные, за исключением того, что они не набирали вес и не напивались. Может, ему следует спросить у служащих Хранилища об этом явлении, хотя он ненавидел напоминать кому-либо, что он не такой как они. Он не был рожден Голубой кровью; он единственный живущий смертный на земле, которого обратили, Всемогущий подарил ему бессмертие в конце финальной битвы.
Он, как и всегда, был исключением. А сейчас он собирается стать Регисом. Если они еще не нашли достаточно причин отвергнуть его.
— Сэр? — Оливер повернулся и увидел Пикса, держащего его мобильный телефон на серебряном подносе. — Извините, что прерываю, но вам звонит глава Венаторов; он сказал, что это важно, и настаивал, чтобы я скорее передал вам трубку.
Он кивнул, взяв мобильник.
— Перри слушает. — Он несколько минут послушал и нахмурился. — Когда? Почему мне не сообщили сразу, как только вступила дневная смена? Хорошо. В следующий раз, держите меня в курсе. Хорошо. Дайте знать, что еще они найдут.
Он кинул телефон в карман.
— Что случилось? — взволнованно спросила Финн. — Опять те пентаграммы?
Оливер кивнул. Чёртовы пентаграммы. Что же это значит? Он до сих пор надеялся, что после проверки это окажется ничем, что это работа какого-нибудь художника граффити или выходка банды. Конечно же, эти беспорядки должны были начаться сейчас, вместе с подготовкой к балу Четырех сотен. Последняя пентаграмма была нарисована человеческой кровью. Что означало, что есть жертва, тело. Со времен Войны не было кровопролития, единственными жертвами были их враги, такие как те проклятые Нефелимы, на которых недавно была совершена облава. Это последнее изменение не предвещало ничего хорошего.
Оливер вздохнул. Атаки Нефелимов, пентаграммы, а теперь еще человеческая кровь в канун одного из самых важных событий в его жизни. Он не мог отделаться от внезапного предчувствия беды. Оливер верил в предзнаменования. И это не было, не могло быть хорошим.
Глава 3. Долго и несчастливо
Миф о Персефоне был такой чушью. Дочь богини была похищена лордом подземного мира и была вынуждена жить шесть месяцев на Земле и шесть — в Аду, и маленькая плаксивая сучка вела себя так, как будто это было наказанием.
По крайней мере, у Персефоны было шесть месяцев в году на Земле.
Мими Мартин отхлебнула из своего бокала белого вина, перекатывая его на языке и смакуя каждую каплю. Мягкая многоликость белого Будгундского во многом оживила её настроение, как и всегда, но, видимо, сегодня этого было недостаточно.
— С годовщиной меня, — сказала она пустому месту напротив нее. Она обедала одна в тот понедельник, предварительно улизнув с работы с намерением развелечь себя долгим шикарным обедом, чтобы забыть, каким неизбежным провалом был её брак. И почему же она чувствовала себя только раздраженной и одинокой?