Как же в таком случае тело оказалось на площадке? То, что его сбросили с соседней крыши, было исключено, потому что тело лежало в середине участка, в добрых тридцати пяти футах от его внешней границы. Пролететь такое расстояние могло только тело, выпущенное из пушки. И даже если тело все-таки было каким-то образом сброшено с единственной соседней крыши, это не объясняло, как оно оказалось погребенным в кусках каменной кладки.
Таким образом, улики говорили о том, что тело уже находилось в здании до его сноса. Но и это объяснение порождало вопросы. Могли кто-нибудь отпереть двери – сначала в навесе над тротуаром, а затем двойные парадные, ведущие в само здание? Кореец, владевший этим зданием, не имел ни малейшего представления о том, как можно было попасть внутрь дома. Участок он приобрел недавно, предвидя снос дома, и так и не потрудился ознакомиться со зданием. Ну да, у него, конечно, были ключи от здания, ведь он поставил новые замки, и он дал их управляющему фирмы по сносу зданий, который заявил, что все шесть предыдущих вечеров провел дома в Форт-Ли, в штате Нью-Джерси, с ключами в кармане, в достойном обществе – он перечислил своих приятелей по боулингу, своих партнеров по покеру и партнеров по волейбольной команде, каковые показания были проверены. Были ли у него дубликаты ключей? Нет. Давал ли он ключи кому-нибудь? Ни в коем случае, приятель. У нас там наворочено оборудования для сноса зданий на полмиллиона баксов.
Кроме того, год назад и в самом здании были приняты меры предосторожности против местных любителей самовольно селиться в чужих домах: все окна нижнего этажа заложили цементными блоками. Никаких официальных заявлений об их взломе не было. Чтобы попасть в здание, требовалось разрешение владельца, и единственными, кого туда впускали, были представители различных коммунальных служб и компаний по обслуживанию, занимавшихся отключением воды, газа и электричества. Насколько было известно, последним побывал внутри здания прораб компании по сносу зданий, проверявший состояние конструкции в то утро, когда началась разборка дома. Произвел ли он тщательный – комната за комнатой – осмотр дома? – спросили детективы. Нет, просто заглянул на цокольный и первый этажи. Но, объяснил он, подняться выше было невозможно, поскольку лифт в здании был отключен, а ведущие на лестницу противопожарные двери заперты.
Крыша, мелькнуло у меня в голове.
Детективы расспрашивали и про крышу. Возможно, умерший пробрался на крышу дома 537 через крышу единственного примыкающего здания – дома 535, после чего умер там или, возможно, был убит, а убийца скрылся через дом 535. Однако управляющий дома номер 535 не припомнил ни одного входившего или выходившего из его здания человека, которого он не знал, и, кроме того, дверь, ведущая на крышу, была тщательно заперта, чтобы на нее не выходили дети. Ключ же был только у него.
Даже если тело каким-то образом очутилось на крыше дома 537 до разборки здания, оставался трудноразрешимый вопрос о деятельности крыс, отметил детектив. Судя по всему, тело подвергалось набегам крыс с момента смерти, то есть примерно в течение недели, а летом крысы не живут на крышах зданий, где слишком много солнечного света и тепла и недостаточно воды. И голуби не едят мертвечину. Правда, в городе иногда попадались вороны, но они не грызут мясо, они яростно долбят его клювами, пробивая в нем дыры, а затем отрывают его длинными узкими кусками, оставляя после себя совершенно другую картину повреждений. Кроме того, глаза не были выклеваны. Подобная информация, по-видимому, свидетельствовала о том, что тело не побывало на крыше разрушенного здания, а это, в свою очередь, могло означать, что тело было зарыто на участке и – принимая во внимание уже известные детали – что детективы окончательно зашли в тупик.
В следующем параграфе дела указывалось, что расовая принадлежность трупа и то, что еще можно было определить как его рост и вес, соответствовало заявлению о пропавшем без вести человеке, поданному женой покойного семь дней назад, восьмого августа, спустя два дня после того, как его видели в последний раз. Заявление было подано в девятнадцатом полицейском участке, находившемся в манхэттенском Верхнем Ист-Сайде. Жена опознала одежду и обручальное кольцо, снятое с большим трудом с левой руки трупа. Ей показали фотографию татуировки, обнаруженной в паху покойного, которую она тоже узнала. Еще ей показали кусочек нефрита, но о нем она ничего сказать не смогла. Потом ей было представлено тело. Опознание не оставило никаких сомнений относительно личности покойного, это был некто Саймон Краули, двадцати восьми лет, проживавший в доме номер 4 по Восточной Шестьдесят шестой улице.
Мне было знакомо это имя.
– Вы – вдова Саймона Краули?
– Да.
– Молодого человека, снимавшего фильмы?
Она кивнула.
– Черт побери! – Я не сделал колонку на этом материале, потому что в это время с головой ушел в статью о наркоторговцах в Гарлеме. – Вы были замужем за Саймоном Краули?
– Да.
Знаменитый молодой кинорежиссер.
– Я понятия не имел.
Кэролайн опустилась в кресло напротив меня.
– Как вы это раздобыли? – спросил я.
– Заплатила кучу денег человеку, который сказал, что он – частный следователь. Еще он сказал, что когда-то работал детективом и может достать досье и что знает, что делать.
– Вы – изобретательная женщина.
– Да. – Она старалась не думать об этом. – Вы когда-нибудь видели его фильмы? – спросила она.
– Нет. У меня никогда не было возможности много бегать по кино.
– Но вы хотя бы слышали о нем?
– Конечно. Я знаю, что он был в некотором роде эпатажным режиссером и плохо кончил.
Она раздраженно кивнула.
– Извините, – сказал я. – Но я не могу следить за всеми голливудскими звездами. Я имею в виду, за такими, как этот Ривер Финикс и Курт Кобейн…
– Саймон не был так называемой голливудской звездой.
– Ну да.
– А вы знаете, кем был Саймон, вы способны понять, кем он был?
Семнадцать месяцев назад, когда умер Саймон Краули, я натирал себе мозоли на заднице в газете и жутко не высыпался, потому что только что родился Томми и у нас стало двое маленьких детей, не дававших нам спать ночи напролет. А посему нет, я не был способен понять, кем был Саймон Краули, во всяком случае в том смысле, в каком хотелось его прелестной вдове, и она прочитала это на моем лице.
– Подождите минутку. – Она вышла из комнаты и почти тут же вернулась с гигантским альбомом для вырезок дюймов шесть толщиной. – Это все вам объяснит.
Кто-то сохранил все журнальные и газетные статьи. Да, здесь было все. Саймон Краули, напомнили мне, был молодым нью-йоркским режиссером с громким именем. Он получил известность благодаря нескольким новаторским малобюджетным фильмам, ставшим культовыми хитами, а затем был открыт корпоративной махиной Голливуда. Я просматривал статьи по диагонали, отмечая про себя некоторые образчики стиля – исступленные восторги, нагромождения комментариев, ложная многозначительность. Ну, до чего же все-таки дурацкие журналы в Америке, нет, в самом деле, как они беспомощно раболепны! Однако я продолжал чтение. Первый фильм Саймона Краули, «Большая услуга», продолжительностью всего сорок четыре минуты был снят на неэкранированных кусках пленки, называемых обрезками, списанных или проданных другими режиссерами. С помощью актеров-добровольцев и технического персонала Краули написал и поставил историю о юном помощнике официанта в шикарном ресторане, который увлекся зрелой женщиной – постоянной посетительницей этого ресторана. Женщина лет сорока, богатая, все еще пользовавшаяся довольно большим успехом, в конце концов замечает чрезмерную предупредительность помощника официанта и позволяет ему думать, что он соблазняет ее, до заключительной сцены, когда… конец я пропустил. Для работ Саймона Краули – и это признавалось во всех статьях – были характерны персонажи, чья жизнь протекала на грани между светлой и темной сторонами жизни большого города. Сам Краули был единственным сыном супружеской пары, принадлежавшей к рабочему классу, и вырос в Квинсе. Его отец ремонтировал лифты, а мать работала на общественных началах в католической школе, и оба они вели скромную и благочестивую жизнь, не выходившую за рамки общепринятого уклада. Мать рано умерла, отец неизменно оставался человеком долга. Саймон же рос странным и непослушным мальчиком, он был способным ребенком, но на него навевали скуку все занятия, кроме искусства; еще подростком он связался с миром авангардистских групп, работал помощником официанта в различных ресторанах, посещал киношколу нью-йоркского андеграунда. На его второй фильм, «Мистер Лю», обратил внимание агент самой могущественной голливудской фабрики талантов на одном из кинофестивалей, и тем самым предначертал его путь наверх по ступеням славы. С черно-белых фотографий работы Анни Лейбовиц, помещенных в «Вэнити Фэр», смотрел человек небольшого роста, хилый, с впалой грудью, словно он курил сигареты лет с восьми (а так оно и было на самом деле, говорилось в статье); его лицо с черными бровями под копной черных волос, казалось, бросало вызов любому, кто осмелился бы описать его уродство. Нельзя сказать, что черты этого лица были безобразны, вовсе нет, но, крупные и плохо сочетавшиеся, они казались вырезанными из трех-четырех резиновых масок для праздника «хеллоуин». В результате получилось гротескное чувственное лицо. «За те несколько часов, что продолжалось интервью, – говорилось в одной из статей, – я начал понимать, что Саймон Краули не улыбается или, по крайней мере, делает это не так, как большинство людей. Ухмылка, изредка посещающая его лицо, обычно имеет отношение к печальным иллюзиям, питаемым кем-то другим; его рот – нечто вроде темного провала – попросту не закрывается, обнаруживая множество ужасающих зубов. Далее, циничный хрипловатый смех. К тому же плотно и с чмоканьем сжимающийся рот, и вот уже Краули сосредоточенно уставился на вас немигающим взглядом. Впечатление целеустремленности без малейших признаков смущения. Между прочим, он не принадлежит к числу милых людей, и его не волнует, что вы об этом думаете. При его стремлении снимать великие фильмы, менять женщин и курить, буквально не вынимая сигареты изо рта, – примерно в таком порядке – приятность неуместна, и его манеры маскируют отчаянную гонку бытия; можно прийти к заключению, что изощренность Краули все же не была обусловлена жизненными разочарованиями и страданием, но, с другой стороны, скромный, бескорыстный человек не снял бы такие блестящие фильмы, как снимал Краули».