Кэролайн: Нет. Просто немного времени вместе. Вы мне любопытны.
Хоббс: Видите ли, я вынужден задавать подобные вопросы, поскольку человек в моем положении… знаете, люди просто наглеют, всю дорогу выпрашивают у меня деньги, работу или что-нибудь еще. Так-то вот, Кэрол, правильно?
Кэролайн: Кэролайн.
Хоббс: Да, конечно. Прошу прощения. [Она трясет головой, а потом вытаскивает что-то из волос, и они рассыпаются по плечам. ] Как вам больше нравится, чтобы свет горел или выключить?
Кэролайн: Выключить. Нам хватит света и от уличных фонарей.
Хоббс [Он подходит к стене, и свет гаснет. Они устраиваются на кровати. ]: Итак… [Она обеими руками берет его за руку. ] Позвольте мне прежде кое-что сообщить вам, моя дорогая мисс Кэролайн. Мы с вами смотрим друг на друга, находясь по разные стороны широкой пропасти. И мы, конечно, не впадаем ни в какие заблуждения. [Хоббс произносит слова медленно, низким, полным нежности голосом. ] Вы – красивая молодая женщина, американка, у вас вся жизнь впереди. И нам слишком хорошо известно, что я… да, а я…
Кэролайн: Тсс. [Она начинает раздеваться.]
Хоббс: Это очень мило с вашей стороны. Но позвольте мне все же договорить, моя дорогая мисс Кэролайн, я хочу, чтобы вы знали, что я отдаю себе отчет в том, кто я есть. Я знаю, как я выгляжу в ваших глазах. Для меня это очень важно. Потому что это даст мне возможность выразить свою признательность вам. Я – толстый старый человек. Смешной урод, нечто просто отвратительное. Вот уже тридцать лет, как я не могу дотянуться до пальцев ног. К тому же я не способен к нормальной половой жизни, моя дорогая мисс Кэролайн.
Кэролайн: Вы в этом уверены?
Хоббс: Абсолютно уверен. [Он сбрасывает ботинки.]
Кэролайн: И не можете заниматься сексом?
Хоббс: Нет. Но пожалуйста…
Кэролайн: [Она продолжает раздеваться. ] Позвольте спросить почему? Я имею в виду, это…
Хоббс: Не из-за вас, вовсе нет, конечно нет. [Он снимает брюки, расстегивает рубашку. ] К сожалению, это из-за того, что случилось довольно давно.
Кэролайн: Расскажите мне об этом.
Хоббс [вздыхая]: Это повесть старика.
Кэролайн: Я смогу выслушать ее. Я кое-что повидала в жизни.
Хоббс: Позвольте мне покурить. [Скрывается в ванной комнате, его толстое тело внезапно освещается, подобно луне, вспыхнувшим светом, затем свет точно так же резко гаснет. ] Ну что ж. Пожалуйста. Если вы настаиваете. По правде говоря, я не говорил об этом много лет. Давным-давно, дорогая моя Кэролайн, мне было двадцать лет, а мой отец был обладателем девятого состояния в Австралии. В то время мы с отцом не слишком ладили. Он хотел, чтобы я занялся газетным бизнесом, а у меня были другие намерения. Я, знаете, больше интересовался мореплаванием и девушками. Для парня моего возраста у меня водились приличные деньги на карманные расходы, и я имел обыкновение посещать публичные дома в Мельбурне, которые, надо сказать, были изумительными. Попытки отца отправить меня в Оксфорд или Кембридж провалились, и он был вынужден согласиться на Сиднейский университет. Это было еще то разочарование. Ведь он действительно пекся о моем будущем. Я его не виню. У нас были чудовищные баталии. Летом перед последним курсом в университете я совершил нечто невообразимое – нанялся на грузовоз.
Кэролайн: Это корабль?
Хоббс [ложится на кровать]: Да, есть или был такой корабль – грузовоз, который перевозил по всему миру разные грузы. Уголь, сталь, зерно – в общем, много всякой всячины. Теперь, за исключением больших контейнерных судов и нефтяных танкеров, это все больше крупные грузовые лайнеры. Но много лет назад, в 1956 году, грузовоз – это было что-то. Я любил работать на таких судах. Там было достаточно малярной работы. Очистка и покраска. Мы ходили у западного побережья Африки, потом вокруг Гибралтара во Францию. Я отправлял по почте коротенькие письма матери и отцу из каждого порта, зная, что они прибудут в Австралию лишь несколько недель. В Марселе мы вознамерились продать несколько автомобильных покрышек, которые приобрели по случаю, не помню уж где. Марсель был еще тем бандитским городом, там полно было отчаянных головорезов. Наш капитан даже специально нас предостерег, но я был не из пугливых. Я ничего не боялся, то есть вообще ничего. У нас тогда сломался котел, а это означало простой в порту не меньше пяти суток, и большую часть этого времени я был свободен.
Кэролайн: Тут, как я понимаю, замешана женщина.
Хоббс: Именно.
Кэролайн: Она была красивая?
Хоббс: Так же красива, как вы, только она была темнокожей, как статуэтка из красного дерева. Самая дорогая проститутка в Марселе, если, конечно, она соглашалась с вами пойти. У меня было достаточно денег, которые я спрятал в надежном месте, и вот тогда я совершил самую грандиозную глупость, на какую только был способен.
Кэролайн: Какую?
Хоббс: Я в нее влюбился и стал давать ей деньги, чтобы она проводила время только со мной. Она не возражала.
Кэролайн: Она просто-напросто пользовалась вами.
Хоббс: И я это понимал, но мне было наплевать. Почти все время мы проводили за городом и пьянствовали. Я взял напрокат машину. Она сказала, что ее зовут Моник. Она была наполовину индианка, на четверть зулуска, немного китаянка, и все это дополнялось кровью буров. Родилась она в Кейптауне. Да, жизнь у нее была – не приведи бог. Говорила она на ужасном французском. В общем, этакая расчетливая милая кошечка… в точности как ты. После войны ее похитил капитан какого-то корабля и привез в Марсель, и в результате она в него безумно влюбилась. Представляете, каким волнующим казалось все это полупьяному двадцатилетнему парню, валявшемуся в траве во французском предместье. Я был охвачен страстью и от любви буквально терял голову. Но во всем этом была явная обреченность, ведь я знал, что через несколько дней мне придется вернуться на грузовоз. Реальность тех дней не стерлась для меня со временем. Я могу выглянуть из этого окна, Кэролайн, зная, что я нахожусь в Манхэттене, в отеле «Плаза», и что сегодня восемнадцатое или какое-то еще июня, – я больше не обращаю внимания на даты, – но одновременно я существую и там, заглядывая в темные, темные глаза моей Моник. У меня нет ее фотографии, у меня нет ни единого письма. У меня нет ничего, кроме воспоминания о ней. В последний раз мы виделись двадцать третьего мая 1956 года в одиннадцать пятьдесят семь вечера. Я должен был вернуться на корабль в полночь. Мы отплывали в два часа ночи, чтобы поймать прилив. [Кэролайн закуривает сигарету. ] Ее квартира находилась на третьем этаже в четырех кварталах от доков. Я отдал ей все до последнего – франки, фунты и доллары, которые у меня были, – охотно и с радостью. Мы не расставались пять дней подряд. Мысль о разлуке с ней приводила меня в полное отчаяние, ибо я понимал, что больше никогда ее не увижу. Но в то же время я был как-то непостижимо счастлив, потому что знал, что только что пережил изрядную любовную авантюру и скоро снова окажусь на корабле, благополучно пересекающем океан.
Кэролайн: И вы с ней распрощались?
Хоббс: Конечно. Я попрощался с ней, поцеловал ее и сказал, что люблю ее и никогда не забуду и все остальное, что говорят в подобных случаях от полноты сердца, и тут она напомнила, что мне пора идти, дорога до доков займет как раз три минуты; я ответил, что смогу добежать туда за половину этого времени, и она сказала: «Ну что ж, может, двух минут и хватит»; кажется, мы поцеловались еще раз. Потом я посмотрел на нее тем самым последним взглядом, который, знаете ли, будет преследовать вас до самой смерти, и понесся вниз по лестнице и дальше, по темным улицам. И примерно в квартале от ее дома несколько обыкновенных марсельских матросов поймали меня, и хотя я был весьма рослый парень и показал все, на что способен в драке, они сильно избили меня, а один из них с дюжину раз всадил мне нож в пах, и они бросили меня там умирать.
Кэролайн: О господи.
Хоббс: Понимаете, они возненавидели меня за то, что я снял Моник. Они поняли, что на самом деле я не настоящий матрос, раз заплатил ей за пять дней, взял напрокат автомобиль и купил столько вина. И они поджидали меня, зная, когда снимается с якоря мой корабль. Я был в очень тяжелом состоянии. Мой корабль ушел без меня. Они оттащили меня с главной улицы в темный закоулок и бросили за кучей мусора. Там меня утром нашла одна старая женщина. Я был очень плох. Врач сказал, что я, видимо, потерял половину всей крови и спасла меня только моя молодость. Но эти матросы… хуже всего, что они перерезали мне нервы и подрезали все, что можно урезать. К счастью, яички у меня все-таки остались, но он после всего этого не в порядке. Не способен затвердевать. Старается, но не хватает силы. И так продолжается вот уже сорок лет. И никак! Меня смотрели лучшие в мире доктора. Лучшие! Я надеялся, что, может, какой-то способ или особый прием, – ну хоть что-то вдруг поможет… или лекарство… но все напрасно. Там умерщвлены все нервы. Я, конечно, кое-что чувствую, когда мочусь, но это все, а в другое время не ощущаю почти ничего. Так, иногда вроде немножко жарко, иногда холодно. Эрекции нет.