Город представляет для Беньямина современный цимцум, поскольку свет/жизнь с обширных территорий по всему миру стекается в одно маленькое место и сжимается там, оставляя после себя лишь редкие проблески на темной земле. Барух Спиноза отождествляет Бога с природой, а вся Вселенная является божественной. Беньямин утверждает, что сегодня мы наблюдаем, как эта абсолютная имманентность проходит через постепенный процесс сжатия, втягиваясь в несколько точек по всему земному шару, каждая из которых становится тем, что мы называем космополисом, или мировым городом.
Хотя Беньямин никогда не рассматривает космос как полис, а мир как город, он рассматривает полис как истинный космос. Вопреки нынешней практике, это лучший способ приблизиться к космополитизму. Вместо того чтобы рассматривать мир как единый гигантский город, полезнее относиться к городу как к полноценному миру в миниатюре. Например, попробуйте сопоставить каждый район Нью-Йорка с одним из пяти континентов. В этом смысле космополитизм можно понимать как аргумент в пользу локализма, в противовес обычной аргументации в пользу стирания всех местных особенностей. Взгляд на мир как на глобальную деревню влечет за собой отношение ко всем ее жителям как к провинциалам или маргинализованной деревенщине. Вместо того чтобы быть приписанными к одной вымышленной деревне, все оказываются исключены из одного и того же воображаемого города.
Для «гражданина мира» (термин, который идет рука об руку с термином «беженец») города – это просто пересадочные станции транспортной сети или стартовые площадки для международных операций. Когда финансисты и художники, торговцы и ученые бесконечно перемещаются по этому, казалось бы, однородному глобальному ландшафту, совершая пространственные скачки из одного аэропорта в другой, ничем от него не отличающийся, они со временем достигают точки, в которой различия в их занятиях, кажется, тоже теряют свой смысл. Философ Агнес Хеллер однажды спросила бизнесвумен, сидевшую рядом с ней в трансатлантическом лайнере, какое место она считает своим домом: «Мой дом, – ответила она, – там, где живет мой кот»[76].
Это не противоречит тому, что Нью-Йорк, как Беньямин знал из первых рук, немного похож на Париж, немного на Берлин и, возможно, имеет сходство с несколькими другими крупными городами. Если вы справились с одним, вы, вероятно, сможете справиться и с другими. Но еще он знал, что жить в разных городах немного похоже на то, чтобы спать с разными женщинами из одной семьи. Лучше вам их не путать. Современность многое изменила в нашем образе жизни, но ни дешевые авиаперелеты, ни высокоскоростной интернет не смогли опровергнуть эти простые клише: где ты живешь, то ты и есть; место, место, место.
Несмотря на то что города существовали, существуют и будут существовать в различных конфигурациях и градациях перенаселенности, Нью-Йорк, столица XX века, остается для Беньямина парадигматическим примером имплозии мирового города. Поэтому, вместо того чтобы писать о Нью-Йорке, он, как нетрудно заметить, часто пишет о городе как таковом. Но Нью-Йорк – это не просто название. Это становится ясным, если обратить внимание на почти мистическую позицию, которую он занимает в мышлении Беньямина. Нью-Йорк, пишет он на оставшейся пустой странице рукописи, является настоящим Алефом, под которым он подразумевает имя, данное Хорхе Луисом Борхесом месту, «в котором, не смешиваясь, находятся все места земного шара, и видишь их там со всех сторон»[77].
Глава 6. Абсолютная жизнь
Если бы мне нужно было обобщить запутанную теоретическую аргументацию Манхэттенского проекта в одном предложении, это было бы утверждение о том, что город – это «пейзаж, построенный из абсолютной жизни»[78]. Эту фразу (заимствованную у Гуго фон Гофмансталя) легко пропустить, когда она впервые появляется у Беньямина в проекте Пассажи, похороненная среди тысяч других цитат. Но когда он применяет это утверждение к Нью-Йорку вместо Парижа, оно внезапно становится окончательным определением; оно кристаллизует его видение города таким образом, что выражение «абсолютная жизнь» превращается в решающий художественный термин рукописи, в стержень, на котором держится вся его аргументация.
Беньямин обычно не возвращается к своему родному немецкому языку в нью-йоркской рукописи, но здесь он считает необходимым пояснить, что абсолютная жизнь есть перевод lauter Leben. Он отличает его от bloßes Leben, или «голой жизни»[79], термина, который он использовал в нескольких своих ранних эссе. Голая жизнь – это жизнь, которая отделена от своей формы или своего пути, от своих качеств или своих атрибутов, от своего значения или своих возможностей, от своих прав человека или своего политического статуса. Это просто жизнь, низведенная до простых биологических потребностей.
76
78
Цит. в: AP. P. 83 (с изм.), 417, 880 («бесчисленные жизни» лишь другой способ перевода lauter Leben).
79
SW I. P. 250 (с изм.); ср.