Придет день, предсказывает Беньямин со странной смесью самолюбования и ненависти к себе, когда парижские пассажи будут восстановлены и снова станут модным местом, во многом благодаря влиянию его Пассажей. Возможно, один из этих ретропассажей будет переименован в «Пассаж Беньямина» в его честь и в нем будет небольшой сувенирный магазин, торгующий одноименной линией товаров, ориентированных на растущий рынок литературного туризма. По мере того как в последние десятилетия его тайной жизни росла и распространялась его псевдопосмертная слава, к Беньямину пришло осознание того, что не только произведения искусства, но и теоретические работы должны подвергаться переоценке ввиду их бездумного воспроизводства ненасытной индустрией культуры.
Когда город превращается в спектакль, исправить или, по крайней мере, облегчить его болезнь, возможно, удастся с помощью другого способа овеществления. Беньямин впервые пришел к переосмыслению процесса овеществления, читая книгу Ханны Арендт Vita activа, или О деятельной жизни, где она искусно опровергает негативные коннотации, которые многие марксисты традиционно придавали этому термину. Овеществление для Арендт означает превращение абстрактной идеи в актуальную вещь. Например, плотник, который делает стол, материализует свой мысленный образ проекта, превращая чертеж в физический трехмерный объект посредством своей ручной работы.
Таким образом, Беньямин подходит к городу – безусловно, самому сложному и впечатляющему из когда-либо созданных человеком артефактов – как к сумме всех его овеществленных мыслей. В типичной марксистской вещефикации мы забываем о субъективности нашей человеческой деятельности и относимся к городу вокруг нас как к объективной данности. Однако, осуществляя овеществление по Арендт, мы реализуем субъективные идеи в объективном городе и таким образом изменяем его, пусть даже самым незначительным образом. Конечно, овеществление по Арендт предшествует марксистскому. Люди должны создать что-то, прежде чем они смогут забыть, что они несут за это ответственность.
Хотя Арендт ограничивает агента материализации до homo faber, человека, который изготавливает такие артефакты, как столы и дома, Беньямин утверждает, что всё, к чему бы ни приложили руку люди, даже к политической сфере, которую Арендт считала высшим уровнем человеческого существования, можно рассматривать как вещь, res, что предполагает слово «республика» (res publica, общественная вещь). Политику – как и философию, и религию, и всё остальное, что некоторые марксисты называют надстройкой, – всё же можно рассматривать как нечто такое, что, несмотря на свою нематериальную природу, является результатом овеществления в понимании Арендт – людьми, которые действуют и говорят друг с другом. Может быть, даже то, что Арендт считает низшим уровнем человеческого существования, – труд, направленный не на изготовление новых вещей, а только на поддержание жизнедеятельности, – всё же является результатом процесса овеществления, который производит что-то столь же непостоянное и невещественное, каким может быть и само существование, – пищу, заработок, место для ночлега – всё то, чего не было раньше.
Также заметьте, что для тех, кто верит, что Бог является создателем этого мира, даже естественные вещи, такие как горы, ураганы, звезды и цветы, являются прямым результатом божественного овеществления, опять же в том смысле, в котором этот термин используется Арендт. Перспективу для тех, кто не осознает этого, загораживает, по мнению верующего, догматика марксистского понимания овеществления: неспособность атеиста признать существование божественной мысли или духовного замысла за этим материальным, естественным порядком и случайным беспорядком. Однако для атеиста ошибка заключается, напротив, в религиозном овеществлении созданного человеком Бога.
Облаченный в эту концептуальную броню, Беньямин готов противостоять архитектоническому дракону более изощренным образом.
Глава 10. Передозировка реальности
Хотя Беньямин воспринимает Париж XIX века как фантасмагорию, он начинает видеть Нью-Йорк XX века как место, где все идеи, идеалы и идеологии, каждая программа, философия и утопия проходят через мощную машину овеществления. По мере того как эфемерные мысли материализуются в конкретные вещи, всё, что не подвергается этому безжалостному процессу, теряет смысл своего существования; на самом деле оно рано или поздно просто перестанет существовать. Но даже если что-то и овеществляется и затвердевает, это только вопрос времени, прежде чем оно тоже растворится в воздухе. Несмотря на все возможности, мечты и обещания, которые слепят глаза новым ньюйоркцам, Беньямина интересует не то, чем город может быть, должен быть или будет, а то, чем он является на самом деле. Его Нью-Йорк в конечном счете является не городом «нереалистичного легкомысленного „рисования“»[120], как его называет Джекобс, а городом с трудом завоеванной и часто своевольной реальности.