По залу прошли тихие смешки.
– Я просто хочу сказать вам всем, как мне жалко, что она… Я был в таком шоке, когда увидел…
Голос у него сорвался, и он сел.
Но тут же снова вскочил.
– Кто-нибудь должен сказать что-то еще об умершей! – провозгласил он. – Она всегда говорила «будьте добры» и «спасибо».
Он сел с пылающим от возбуждения лицом.
Тут встала молодая и красивая женщина.
– Он прав. Присс и в самом деле была настоящим ангелом. И такая веселая и забавная! Мы с ней ехали в такси за два дня до ее гибели, и как только мы сели в машину, водитель стал все время давить на клаксон, прямо ужас какой-то! А Присцилла наклонилась вперед и сказала, что даст ему сотню долларов, если он не будет сигналить до самого конца нашей поездки…
Под сводами церкви раздались взрывы смеха – в толпе было немало постоянных клиентов такси.
– И он не сигналил! А когда мы выходили из машины, он ей улыбнулся и сказал: «А что вы мне дадите, если я не буду сигналить весь остаток дня?»
При этом рассмеялась почти вся толпа; это был добрый, искренний смех, от которого плачущему и горюющему человеку становится легче.
– И что Присс ему ответила? – спросил какой-то мужчина.
Молодая женщина обернулась к нему. На ее дрожащих губах играла слабая улыбка, а глаза блестели от слез.
– Она сказала, что и она сама, и еще несколько миллионов человек в Манхэттене ответят ему вечной благодарностью. – Толпа снова взорвалась смехом. – А потом он сказал, водитель то есть: «А это будет о’кей, если я нажму на сигнал, когда мне нужно будет кого-то подпихнуть, когда на светофоре зажегся зеленый?» А Присцилла рассмеялась и сказала: «Да неужто вы думаете, что пятнадцать машин, что остановились позади вас, сами не попробуют вас подпихнуть и рвануть вперед?»
Раздался смех и аплодисменты, но, как отметил Сэм, не со скамьи, на которой сидела семья. Их плечи не тряслись от смеха, они, как и раньше, не вытирали с лиц слезы. Что бы ни давило их изнутри, наружу это не пробивалось.
А когда с места поднялся еще один из пришедших на похороны и начал излагать свою историю, Сэм увидел, как миссис Уиндзор сделала резкий знак священнику, стараясь привлечь его внимание. Потом кивнула в сторону органиста, давая ясно понять, что ей нужно. И почти тут же вступила музыка, сразу достигнув баховских высот, и заглушила все хвалебные речи в адрес покойной. В разных концах помещения быстро возникли прислужники и начали выпроваживать из церкви большую и теперь уже шумную толпу.
Потрясенный, Сэм только сейчас понял, что, по всей видимости, только что слышал живое свидетельство того, что было записано в последнем, предсмертном списке Присциллы Уиндзор: «Говори только правду». «Интересно, – подумал он, – если она именно так вела себя с незнакомыми людьми, что тогда было в ее списке для людей, которых она хорошо знала?»
– Ну вот, это уже на что-то похоже, – одобрительно высказалась миссис Дарнелл, когда они поднялись со скамьи. – Пусть даже Мэгги это страшно не понравилось. Вы заметили, как быстренько она заставила священника действовать?.. Ну, по крайней мере, мы получили небольшое развлечение, да и бедная девочка была бы довольна, я точно знаю. Вы идете на прием, на поминки?
– Нет. Меня не приглашали. Я не знаком ни с кем из ее семьи.
– Ох, да ладно вам!.. К черту эти глупости. Просто согните калачиком руку в этом вашем элегантном пиджаке и позвольте мне уцепиться за ваш локоть, и я проведу вас туда, словно вы там свой человек. Как я полагаю, Присцилла была вашей пациенткой, хотя и понимаю, что вы в этом никогда не сознаетесь. Вы, врачи, знаете нас лучше, чем наши мужья, и это делает вас, по меньшей мере, близким ей человеком, таким же близким, как семья. Даже более близким, в случае с ее семьей; только никогда никому не говорите, что я это вам сказала!
Сэм улыбнулся ей:
– Не скажу.
Не доходя нескольких рядов скамеек до выхода, он сумел освободиться от миссис Дарнелл, когда она посмотрела в другую сторону, и затеряться в толпе. Он хотел последовать за последним мужчиной, который поднялся с места и тоже хотел выступить, – за тем самым, речь которого заглушила музыка Баха.
Платье в цветочек, пышная прическа, круглое лицо.
Он заметил и узнал ее, когда она стояла между двумя другими, более молодыми женщинами, и тут же интуитивно догадался, кем они могут быть, – воспитательницами в том самом дошкольном учреждении, где работала Присцилла, в детском садике, таком немодном, что у него даже не было листа ожидания, списка желающих когда-нибудь устроить туда своих детишек. Они и сами выглядели немодно в этой с шиком разодетой толпе. Старшая из них выглядела как добрая тетушка, в объятия которой с радостью бросится любой ребенок.