Однако вместе с тем, ознакомившись с манихейской системой, мы смогли установить, что этот якобы научный подход «растворяется в мифах» (Пюэш).
Ибо противники никогда не переставали упрекать манихеев в том, что они представляют не научное, а псевдонаучное миропонимание. Их мудрость, их sophia, есть не философия, а теософия. «Своими сказками, — говорит философ-неоплатоник Александр из Никополя, — они намного превзошли мифологов, которые считают, что у Урана были отрезаны половые органы или что против Крона был образован заговор со стороны его сыновей, с намерением завладеть властью, и которые опять же заставляют Крона глотать своих сыновей, но заявляют, что он был обманут каменным изваянием» (Contra Manichaei opiniones X). Мифы, которые Мани изложил в своей системе, кажутся автору Актов Архелая (Kap. LII по LIII) столь детскими, что он совершенно серьезно утверждал, что Мани воспользовался одной из книг своих предшественников и добавил «бабьи сказки» и «рассказывает это с переизбытком ненужных слов». Некоторые христианские полемисты обыгрывали его имя и заявляли, что Мани по праву носит имя Manes, ибо он очевидно безумен (по-гречески: μανείς).
Что бы мы ни вынесли из этой полемики, в любом случае мы не можем извлечь из нее никакого особенного заключения о «стадии рационализации мышления», которую месопотамо-иранский основатель церкви избрал своей отправной точкой.
Конечно, можно еще возразить, что об основателе религии нельзя судить по злонамеренным и иногда даже бесстыдным характеристикам его противников. Шедер также, чтобы объяснить и извинить доминирующую роль мифа у Мани, толковал его функцию в исключительно платоническом смысле: μΰθος у Мани присутвовал лишь для того, чтобы в наглядной форме представить его λόγος. Мы не собираемся поднимать здесь вопрос, избрал ли Платон μΰθος также только для того, чтобы нагляднее обнаружить свой λόγος, а хотим немного пристальнее рассмотреть мифы Мани. В конце концов решающим для этой проблемы станет вопрос, как Мани пришел к своей системе. Случилось ли это путем рационального, чисто умственного размышления или путем божественных откровений?
Если мы опять-таки будем в первую очередь придерживаться позиции, которую занимали противники Мани, то Александр из Никополя дает нам ясный ответ, как он со своей стороны оценивает тезисы манихеев: их тезисы не строятся на основе разумных доказательств, так чтобы мы могли подвергнуть их проверке, не обладают какими бы то ни было предпосылками в аргументации, так чтобы мы могли видеть, что из них вытекает. На самом деле, если в их наивных речах проскальзывает нечто философское, — это лишь случайность. Они ссылаются на древние и новые писания, представляясь вдохновленными Богом и извлекая из них свои собственные положения, и признают себя поверженными только тогда, когда их речи и дела не согласуются с тем, что вытекает из этих тезисов. И что у тех, кто занимается греческой философией, выдвигается в качестве предпосылок их аргументации, у манихеев заменяется откровением пророков (Contra Manichaei opiniones V, s. 8, 17-9, 4, ed. Brinkman).
В том, что при этой полемике мы имеем дело не со злонамеренным искажением фактов, а с чем-то лежащим в основе манихейского мышления, нас может убедить анализ их системы учения. Вполне может быть, что сам Мани верил во все эти наивные и громоздкие мифы не в буквальном смысле; но это не является решающим моментом. Нет, ключевой момент ясно приведен в последних словах Александра: то, что для философов означают предпосылки, у манихеев пророческое откровение. Мудрость, которую, по его собственным настойчивым заявлениям, хочет возвестить Мани, это не мудрость мира сего, рациональное его объяснение, основанное на логических соображениях или эмпирических фактах, а откровение, сообщенное ему Отцом Света с помощью его собственного высшего Я, близнеца. Мани сам ссылался на эти откровения как на оправдание своего собственного учения. Противоположность греческой философии и восточного спасительного откровения не могла проявиться резче. Мани в данном случае не выпадает из контекста религиозной традиции. Как для иранца по своему происхождению, родиной для него были северо-западный Иран и Армения, где парфянский княжеский род, из которого он вышел, имел крепкие корни. Зерванизм, главенствовавший в религиозной жизни иранского населения этих областей, был формой породившей его иранской религии. Не случайно, что в зерванизме постоянно проявляются прообразы системы Мани, как в том, что касается дуалистически-пессимистического миро- и жизневоззрения, так и в мифах, в которых эти положения нашли соответствующее выражение. Оттуда, как мы видели, Мани также заимствовал то представление о злой силе и презрение к сексуальной жизни, которые проявляются в мифах, более чем что-либо другое шокировавших его противников (например, рассказ о соблазнении архонтов, который также появляется в зерванитской мифологии). От этого наследия традиции Мани, очевидно, не хотел и не мог освободиться.