Вряд ли у юнца были деньги на новый. Насколько Тури могла разглядеть, он вырисовывал угольком очертания предполагаемого герба.
Она вздохнула. У неё герба не было, не полагалось; но в какой-то год, между Пустошами и Заречьем, кажется, ей стало всё равно. На флагах и щитах они начали рисовать павлинье перо. Обвинители, конечно, внесли эту деталь в список её прегрешений.
Воительница вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что же мальчик из Флейи нарисовал на своём щите. Ей равным образом не давалось ни рисование, ни чтение или буквы. Но щит, как и большую часть своих железок, он уже отправил в телегу. Любопытство могло подождать окончания переправы.
Переправа через Гремшу, отделяющую Кельху от Руги, отличалась от той, что лежала перед Тури.
У Гремши народ собирался на две, три недели, и, хотя река разливалась много шире, она также была мельче, даже в паводок достаточно было верёвок и одной цепи на всякий случай — её протянули уже после расквартировки войск в одной Лерне поблизости. На переправе торговали, играли свадьбы, пасли скот. Гремша не знала судостроительства, доков, пиратства. Когда река мелела в засуху, посередине образовывались островки, где можно было найти отдыхающих рыбаков, бежавших от хозяев вплавь ружских коз и прячущихся от родителей влюблённых подростков из ближайших становищ кочевников.
Велда ничем не напоминала мирную Гремшу, а каторжане в цепях, столпившиеся на ладье, — переселенцев-кельхитов. Тури радовалась, что её всё же вел отдельно юный рыцарь — даже несмотря на то, что ей приходилось следить за его тяжёлыми сапогами у своих босых ног.
В очередной раз она не выдержала.
— Что ты как кобыла игручая пляшешь? — зашипела воительница. — У меня ноги и так болят и мёрзнут, ещё и ты переломай мне их!
— Прости, — послышался неожиданный ответ едва ли не дрожащим голосом, — здесь довольно тесно.
Тури замолчала, обдумывая положение. Что-то в голосе паренька ей не нравилось Так звучали смертельно напуганные юнцы-новобранцы. Остальные стражники были спокойны, из чего женщина сделала вывод, что причина беспокойства юноши не в общей угрозе. Должно быть, его укачивало: бедняга был страшно бледен и сжимал челюсти прямо-таки до скрипа.
Тури слышала его частые сглатывания почти над ухом. Руки у неё были подняты и прижаты к груди, при каждой набегающей волне оковы больно ударяли по груди и животу. Отодвинуться от своего стража Туригутте было некуда: с одного бока был борт ладьи, с другого — зловонные собратья-заключённые и озлобленные и уставшие конвоиры. Трясущийся с каждой минутой всё сильнее молодой рыцарь, держащий в своих руках верёвку от её кандалов, уверенности тем более не внушал. Тури задом протиснулась к Ларату — он стоял у цепи и пристально следил за паромщиками.
— Мастер, эй, мастер! Ты бы откликнулся…
— Куда несёт тебя, нечистая? — пробормотал конвоир, складывая руки на груди. — Ну-ка не смотри даже в воду, слышишь? Вы все! Кто за борт харкнет, утоплю тут же!
— А она из берегов выйдет. Всё, поняла я, поняла, не обижаю реку твою. Латар, братец, ты бы присмотрел за пареньком. Он совсем скис. Не ровён час, бултыхнется… и лихо бы с ним, да ведь и меня с собой утянет.
Латар скептически покосился на юношу.
— Умеют лорды удружить. Но ты права, Степная Нечисть. Того и гляди блеванёт, вон какой белый. Проклятье, только нервических да припадочных не хватало…
— «Нервических»? Говоришь, как лекарь, — зевнула Туригутта. Латар приподнял бровь, надвинул свою засаленную шляпу почти на нос.
— Я был лучником. Мы всегда рядом с госпитальерами. А ты-то, Чернобурка, могла бы и постыдиться невежества. Наш вот командир все до единой хвори знал. А мастером войны так и не стал — пришибли… И кому только ни дают нынче званий!
— Я своё взяла, мне его не давали. — Тури и хотела прикусить язык и не поддаваться на провокации Ларата, но поганец знал её слабые места. Успел изучить.
Поглядывая на притихшего и даже зажмурившегося рыцаря, навязанного князем Иссиэлем, Ларат одновременно слегка придерживал двумя пальцами верёвку, которая страховала ладью. Похоже, это придавало ему уверенности.
Тёмная вода неслась мимо. Тури прищурилась. Южный берег удалялся всё быстрее, превращаясь в тонкую зелёную полосу; затем не стало и её. Чайки верещали над разливом.
— У нас лекаря не было, — пробормотала она задумчиво, — они в штурмовых войсках ненадолго задерживаются.
Она ещё помнила большой лагерь у Лерне за переправой Гремши; миссия истовых верующих, присоединившиеся к ним торговцы, целители, землемеры и шарлатаны всех мастей и пород. Восточное Черноземье навсегда было охвачено хаосом, и прибытие Туригутты не прибавило порядка. На какие-то месяцы — а то и годы — она заставила себя забыть о комфорте и покое, и это даже начало ей нравиться.
Ничто не бывает вечным. Тури опустила задумчивый взгляд на свои босые ноги. Два ногтя на левой, два — на правой, итого четыре, отсутствуют. Волосы она не оплакивала, их давно следовало отстричь. Но если шрамы, недостающие зубы, пальцы даже можно было легко игнорировать, то переломы, старые раны, последствия всех лихорадок и хворей сказывались с каждым годом всё очевиднее.
И каторга совершенно точно не прибавит здоровья. Ниротиль мог считать себя благодетелем, спасшим подругу и соратницу от быстрой казни, но каменоломни точно так же обрекали её на смерть. Мучительную и медленную. Тури зажмурилась, встряхиваясь и пытаясь изгнать из мыслей навязчивые воспоминания из прошлого. Она знала, что её ждёт. Хотелось бы не думать, но — и это было предрешено — как только свиток с приговором перейдёт в руки старшего мастера каторги, а клеймо будет выжжено на её спине, назад пути не останется. Вряд ли она долго протянет.
Конечно, Ниротиль давал ей шанс, она знала, что он сказал бы, если бы мог: не иди напролом, Тури, постарайся быть тихой, постарайся завести себе дружка среди надсмотрщиков или раздвинь ноги пошире перед старшим мастером. Но это никогда не было дорогой воеводы Чернобурки.
К противоположному берегу Велды они прибыли за час, если не больше. Стражи расслабились, паромщики тоже; в следующей ладье двигались обозы и лошади. А путников ждал северный берег Велды.
В ту же секунду, как Тури его увидела, три месяца с момента ареста внезапно перестали иметь значение. Она снова была в строю. Её ждал бой, одиночный на сей раз.
Туригутта Чернобурка твёрдо вознамерилась бежать.
***
Стоило ногам Левра коснуться твёрдой земли, и мир вернулся во всей своей пестроте, обновлённый. Он продрог, но вовсе не от ветра над рекой: рубашка промокла от пота, льющего по спине ручьями. Как проговорился Ларат, до разъезда на каторги оставалось не более двадцати вёрст. Заключённые были мрачны. Стражи — напряжены. Встретившиеся на этом берегу служащие гарнизона тоже выглядели возбуждёнными.
Все бурно обсуждали последние новости: вдоль побережья моря рыскали пираты-северяне, надсмотрщики на каторге были сущие звери, серебро опять повышалось в цене, пророчествовали юродивые на ярмарках, как обычно, не предсказывая ничего хорошего.
— А тебе, парень, я и без того предрекаю тёмное будущее, — скривился Ларат, останавливаясь возле юноши, — если нервишки свои в порядок не приведёшь. Ты сам откуда? Из Флейи? Что у вас там во Флейе за воздух дурной…
— Чем могу служить, мастер? — запинаясь, ответствовал Левр.
— Ничем, твою душу! И ведь навязали же. Этих молодцов отправлю в Старые Рыбари — на добычу смолы и стройку. Это далеко отсюда и времени займёт уйму. А вот красавицу Чернобурку к себе в каменоломни ждёт мастер-лорд Оттьяр. За что-то бедолагу поставили же на эту должность — но не мы судим. Как, Нечисть, ждёшь встречи?
— Умираю от восторга, — пробормотала мрачно та.
— Вот наш дружок тебя и сопроводит. За неделю дойдёшь, если медлить не будешь, — радостно возвестил Ларат. — Как сдашь её там, парень, не трать силы — дождись меня; назад поедем верхом.
Левр хотел было поинтересоваться, сколько ему придётся ждать старшего стража среди каторжан, но заставил себя заткнуться. Неожиданная мысль заставила его содрогнуться.