Он напрочь забыл, о чём хотел спросить, когда Туригутта повернулась в профиль.
Левр помнил её тело как всполох собственных ощущений: восторг, новизну, всплеск удивления. Но в чём точно был уверен, так в том, что пленницей Туригутта не выглядела настолько… настолько ослепительной.
Она явно набрала вес, в основном превратившийся в упругие мышцы. Ноги, широкие бёдра — танцовщицы бы за такие убивали, подумалось юноше, — крепкая талия, действительно большая грудь — шрамы и татуировки не могли испортить природной красоты кочевницы.
Возможно, Туригутта не казалась столь впечатляюща, носи она платье, покрывало и все положенные представительнице своего народа украшения. Красивых кочевниц нашлось бы много.
Чернобурка среди всех существовала лишь одна.
— Ты что-то говорил, Мотылёк.
— Я не помню, — чистосердечно ответствовал Левр, пытаясь смотреть ей только и исключительно в глаза. Мастер-леди вздохнула и неспешно принялась вытираться. Удовлетворившись, обогнула окаменевшего рыцаря, шлёпая босыми ногами по полу. Она не оборачивалась и не звала его с собой — но всё же Левр не отставал ни на шаг, созерцая покачивание её твёрдых ягодиц всего лишь в двух шагах перед собой.
Ни о чём думать он был не в состоянии. У дверей купальни Туригутта принялась одеваться. Скрылись под холщовыми штанами мускулистые крепкие ноги, скрылись под перевязью и рубашкой круглые сочные груди с тёмными сосками и едва заметными татуировками, спрятались под воинский кафтан созвездия мелких родинок на её шее. В короткие чёрные волосы вплелось павлинье перо.
Легче не стало.
— Зачем вы здесь? — тихо спросил Левр, надеясь, что Бог будет милосерден и позволит ему умереть, едва услышав ответ. Видимо, у Бога были другие планы, потому что знакомое воронье карканье злого смеха Туригутты предшествовало словам:
— Собираю войско, разве не слышал?
— В Мелтагроте?
— Это кажется невероятным, но поверь мне, Мотылёк, в Поднебесье не так-то много лихих парней… и девчонок, готовых под королевскими стягами — и под моими тем более — за одну лишь кормёжку с клинком в руках прославлять белый престол на краю света.
Она втиснула ноги в сапоги, чуть повернулась к юноше:
— Кстати, как насчёт тебя, Мотылёк?
— Я служу князю.
— О, я вижу. Рыцарь, как с картинки. Долбаные утренние моления, долбаные вечерние попойки, по четвергам — бордель. — Она затянула на талии ремень, обернулась через плечо. — Не могу не спросить, уже успел подцепить какую-нибудь хворь?
«Как ей это удаётся, — краснел Левр, напрочь лишившийся способности говорить, — как удаётся ей меня смутить, после всего, что было?!» Туригутта не удовлетворилась его молчанием:
— Так что же, юный рыцарь, ты вкусил все прелести почётной службы, м? И не мне, конечно, сманивать тебя прочь от доблести и отваги к позору и грабежам…
— Перестаньте, мастер, — вполголоса пробормотал Левр.
Это не сработало. Это никогда не работало с ней. Туригутта, облачившись в свой костюм, распрямила плечи. Левр видел лишь край её скулы. Мог уловить движение её ресниц. Выражение лица ускользало от него.
— Что ж, мальчик, ты получил, что хотел, видимо, — негромко произнесла она, переходя на миролюбивые интонации, — это хорошо. Это правильно. То, как надо жить. — Она кивнула, будто уговаривая себя. — Завтрашний день с куском хлеба на столе. Всё, чего не было и не будет у меня. И со мной. Конечно, князь был бы только рад избавиться от тебя — не зря он брата единокровного отсылает! Только ты не променяшь свои новенькие железяки на пот, кровь и голод. — Она резко повернулась, ткнула пальцем ему в грудь, обвиняюще, с неповторимым лисьим прищуром глядя снизу вверх на юношу. — Я вижу, что тебе это нравится. А я дура, что думала иначе…
— Мастер-леди? — выдавил Левр, внезапно овладевая собой.
— Что, Мотылёк?
…В его мечтах это было совсем иначе. В его мечтах Туригутта, получив подтверждение его вечной преданности, застенчиво отнимала руку, которую он страстно целовал, и подставляла поцелуям губы. В реальности воевода двумя пальцами обхватила его за нижнюю губу, больно щипая, и хмуро прошипела:
— Слюнявыми нежностями меня не купишь, дружок. Советую не забывать, если ты хоть чуточку обучаем.
— Мастер…
— Казна не содержит «рыцарей-летописцев» и за красивое личико не платит, поэтому запишу тебя в знаменосцы. Держать знамя у шатра будешь иногда, когда особо захочешь поиграть в героя. В остальное время руки мне не лизать и под ногами не болтаться. У тебя не будет привилегий. Учудишь подобную херню при братьях — неделю будешь говночерпием при выгребном обозе. Внял? — Она разжала пальцы.
Левр всё ещё чувствовал её хватку, когда покорно следовал за ней в распахнутую дверь на улицу. Мелтагрот благоухал цветами вишен, слив и абрикосов. Лепестки облетали, кружа вокруг воеводы и её нарядного коня, как бабочки-однодневки.
Чернобурка, если и ценила красоту момента, никогда этого не показывала.
— Так что же, Левр Флейянский, буду ли я созерцать твою ленивую задницу в строю или как? — каркнула Туригутта, собирая повод и нетерпеливо болтая кончиком сапога. — Или, блядь, ты слишком теперь для меня хорош, а, Мотылёк?
Дважды просить было не нужно. Взгляды других воинов князя, стоявших в стороне от купален, Левр чувствовал спиной. Но ни они, ни понимание того, что обратной дороги не будет, не остановили его, когда он подошёл к воеводе и придержал её стремя.
— Я хочу жалование, — тихо произнёс он.
Ночная степь её взгляда чуть зарябила — словно взволновалось разнотравье в сумерках.
— Торгуйся разумно, юный воин. Не всякую цену я готова платить.
«Мне это известно».
— Вы всё ещё должны мне, мастер-леди, — почтительно склонил Левр голову, глядя на Туригутту исподлобья, — одну историю.
Он видел, как улыбка — не оскал, не усмешка, её настоящая улыбка — рождается и прячется, не успев показаться никому, кроме него.
«Расскажи мне. И можешь не замолкать ни на минуту. Рассказывай правду и неси всевозможный бред. Расскажи о самом лучшем дне своей жизни. О самом страшном. О друзьях детства. О том, что ты любишь и что ненавидишь. Пусть твоя история продолжается. Позволь только мне быть её частью».
— Сделка есть, юный воин, — после непродолжительного молчания сообщила громко Туригутта, и сопровождающие всадники принялись перестраиваться, покрикивая на нерасторопных прохожих.
Но сама воительница задержалась, дожидаясь, пока Левр, путаясь в простейших узлах, лихорадочно пересёдлывал лошадь. Поймав его взгляд, Туригутта тихо фыркнула:
— Пристрастился к сказкам на ночь, Мотылёк?
— Всё зависит от того, кто рассказывает. — Юноша встретил её насмешку твёрдым взглядом.
…Солнце на западе рассыпало по пламенеющему высокому небосводу алые лучи, никак не решаясь покинуть землю. Копыта стучали по каменной мостовой, издавая звук, похожий на бьющиеся глиняные горшки: чпорк, чпорк. Запахи сосновой смолы мешались с терпким ароматом осыпавшейся цветущей акации. Левр зажмурился — слёзы щипали глаза, — понадеявшись, что никто из едущих с ним в строю не заметит этого. Желание обернуться становилось непереносимым.
«Да что я за тряпка, — разгневался на себя юноша, — кто это сказал, что настоящий рыцарь не должен оглядываться?»
И поэтому Левр Флейянский медленно повернулся, глянул через плечо: в остывающих углях закатного пламени под гигантскими соснами оставался Мелтагрот, западное безмятежное царство благополучия и покоя. Рыцарю не потребовалось много времени, чтобы проститься и пожелать мира всему, что он оставлял за спиной. В конце концов, самые нелепые, опасные и бессмысленные его мечты сбывались, и Левр не хотел упускать ни мгновения.
Как страницы тептара, шелестели кроны деревьев в предчувствии ночных весенних гроз.
Светлячки танцевали перед ними в сумерках.
Его Прекрасная Дама ехала рядом.
КОНЕЦ