Мы знаем о различных Auseinandersetzungen между манихеями и их оппонентами в Египте. Важнейшим для наших знаний о богословии манихеев является сочинение Александра Ликопольского Против манихеев, написанное на рубеже четвертого столетия. Вероятно, языческий философ Александр встретил ранних манихейских миссионеров в своем родном городе[35]. Примерно от этого же периода сохранилось анонимное Послание против манихеев (= Papyrus J. Rylands 469), которое его издатель, К. Г. Робертс, приписывает эпохе правления Диоклетиана и, возможно, архиву Феоны, епископа Александрийского с 282 по 300 год[36]. В Послании автор полемизирует против манихейского энкратизма, утверждая, на основании 1Кор., 7:1, что брак благословен Богом; он обвиняет манихеев в почитании творения (ссылаясь, подобно многим другим памфлетистам, на ту роль, которую играли в их культе солнце и луна) и в отвратительных практиках, связанных с употреблением менструальной крови, и упоминает об απολογια προς τον αρτον, формуле, предваряющей вкушение хлеба у избранников.
В более поздний период коптская литература сохранила множество следов манихейства. Преподобный Шенуте хвастается, что однажды сжег двух манихейских священников[37] — этот человек, несомненно, был способен на такое деяние — и расписывает против них экзегезу, в которой сравнивает два сосца Суламифи из Песни песней с Ветхим и Новым Заветами[38]. Согласно Ж. Лейпольдту, преподобный Шенуте показывает больше интереса к манихеям, чем к мелетианам, арианам или “эллинам” (то есть язычникам)[39]. Самым поздним коптским свидетельством представляется подложное поучение Кирилла Александрийского. Текст, который я проанализировал в статье ‘Monachisme et Marranisme’, свидетельствует о существовании крипто-манихеев вплоть до девятого или даже десятого столетия, предполагаемой даты его написания[40].
Конечно, большая часть наших сведений, полученных из церковной литературы на греческом языке, относится к четвертому веку. В своей Церковной Истории Филосторгий сообщает, как известный арианский богослов Аэций прибыл из Антиохии в Александрию, чтобы противостоять манихейскому богослову Аффонию[41]. Согласно Бидезу, это произошло около 340 года. Филосторгий добавляет, что благодаря своей превосходной аргументации Аэций заставил своего оппонента замолчать и, таким образом, “ниспасть из великой славы в великий позор”.
Historia Monachorum in Aegypto подтверждает существование публичных диспутов между христианами и манихеями. Там рассказывается, что авва Коприй, придя однажды в город, встретил там манихейского наставника, проповедующего с известным успехом. Ораторских дарований Коприя оказалось недостаточно, чтобы убедить еретика, и тогда наш авва оставил диалектику ради более весомых аргументов “божьего суда”. Тогда как сам он без вреда вышел из разожженного им костра, манихей весь обгорел и затем был изгнан из города[42]. Согласно Historia Monachorum, которая сообщает о путешествии в Египет около 395 года, Коприю в то время было около 90 лет. Поскольку, когда эта история произошла, он уже был способен творить чудеса и публично спорить с успешным проповедником, можно датировать ее второй половиной четвертого столетия. Особенно примечательно, что манихей, который до прихода Коприя мог проповедовать более или менее свободно, вступил в открытую дискуссию и, после ее вполне предсказуемого исхода, был просто изгнан, а не убит или выдан властям.
Наконец, два написанных египетскими христианскими богословами последовательных опровержения манихейства также относятся к четвертому столетию. О трактате Серапиона Тмуисского Против манихеев мы уже упоминали. Хотя он превосходно издан, до недавнего времени он не привлекал к себе внимания[43]. Как Р.П. Кейси указывает в своем предисловии к тексту, он демонстрирует очень слабое знакомство с манихейской мифологией. Рассуждения, продолжает он, кажутся абстрактными и бесстрастными. Противостоя манихейской концепции, которая, подобно концепциям Павла и Августина, видит вселенную как “прежде всего… огромное отражение внутренней нравственной борьбы”, аргументация Серапиона оказывается тусклой[44]. Это, впрочем, не означает, что Серапион не встречался с реальными манихеями — как считает Жак Жарри[45]. Он просто обращается к тем темам, которые ему, как епископу, казались наиболее угрожающими, а они были скорее этическими, чем мифологическими. Стоит упомянуть, что в христианском обществе манихеи стремились подчеркнуть свою нравственную строгость, а не странные детали своего космологического мифа.
Одним из важнейших вопросов в этих дискуссиях была природа тела. “Тело благо или зло?” — это тема одной подобной дискуссии с манихеем в Apophtegmata Patrum[46]. Это напоминает аргумент, выдвинутый Серапионом в его памфлете: если бы тело по своей сущности было злом, оно не могло бы быть инструментом добродетели, храмом Духа и обителью Логоса[47]. Вопреки приводящему к энкратизму пессимистическому взгляду манихеев на природу тела, Серапион вслед за греческой философской традицией и христианскими апологетами утверждает, что человек по природе добр, и что зло — это поведение, продиктованное нездравой волей, подобно Александрийскому епископу, которому пришлось защищать законность брака от манихейского энкратизма.