Пять двойных «отверток» и полпачки «Лаки Страйк» — я был пьян. Вовка, похоже, тоже. Время летело быстро, народ начал потихоньку расходиться. Мы сели снаружи остекления входа, пристроившись задницами на металлическом козырьке. Из проулка несло мочой. Неуверенные полупьяные тени мелькали в дальней его части по одной или парочками, справляя нужду или целуясь. Тяжелая входная дверь регулярно хлопала, выпуская из клуба разгоряченную шумную публику. Одни уходили домой, незаметно растворяясь в ночи, другие пьяно брели бесцельно прочь, третьи, как и мы, выходили на улицу подышать и покурить. Вокруг стоял пьяный галдеж, воздух был пропитан адреналином. Мы вернулись в клуб.
Три часа ночи. Музыка смолкла, тишина сразу обрушилась на уши, стала давить. Мы с Вовкой попрощались со всеми, кто попался на глаза, и окончательно покинули «Чистое небо». Я люблю ночной город. Особенно когда тепло. Можно неспешно пройтись и пообщаться. Особенно пьяным есть о чем общаться. Я глянул на Вовку, его качало. Я достал мобильник, позвонил Эдику, сказал, что минут через десять мы подойдем к его машине. Тот остался на месте ждать нас.
— А эта официантка на тебя пялилась! — неожиданно начал Вовка.
— Ну да, вроде как смотрела… А она ничего такая…, — делано равнодушно кивнул я.
— Да, глазастенькая такая, губастенькая! — расплылся довольной рожей Вовка.
— Да хорош тебе, нормальная девчонка! — рефлекторно защитил я девушку.
— А я чо, говорю, что она ненормальная, что ли какая!? Не страшная, нормальная симпатичная девчонка!
— Я и говорю, что нормальная! Мне нравится…, — признался я специально, надеясь удовлетворить интерес друга малым и одновременно погасить, но вышло обратное.
— Ну и знакомился бы! Подошел бы, траливали, все дела, разрешите, мадам, с вами познакомиться! Я буржуй, у меня бабок завались, я вас хочу! — воскликнул Вовка, и тут проявив свою способность, опошлить что угодно.
Я засмеялся, пихнул того по-дружески в плечо. Вовка подыграл, закачался, словно ватный, описал заплетающимися ногами замысловатую петлю на асфальте и, довольно щерясь, снова пошел рядом.
— Успею еще, куда она денется, мы ее каждый день там видим…, — отмахнулся я, но мысль засела в голову, я начал ее обдумывать.
— Они по неделям работают, смотри, сегодня пятница же, значит, еще два дня будет работать. А то просрешь свое счастье! — настырно все керосинил меня Вовка.
— Значит, через неделю познакомлюсь…, — продолжил я имитировать равнодушие.
— Как ее зовут то хоть, знаешь? — не унимался Вовка.
— Не знаю. Потом узнаю.
— Эээх, ты! Уведут губастенькую, смотри! — еще раз подначил меня друг.
— Она на меня смотрела…, не уведут…, — подыграл я, улыбнулся.
— Да у нее и задница ничо такая!
— Все-то ты разглядел!
— Ну, а чо!? Я люблю, когда у девушки все есть.
— Да кто ж не любит. Ну что, я у тебя останусь? — сменил я тему разговора.
— Блять, Рамзес, да оставайся! — пожал Вовка плечами, вытащил руки из карманов, развел их в стороны. — Мне какая разница, диван красный ждет тебя!
Мы вывернули из-за угла вправо, вдоль бордюра ряд из пяти машин. «Семерка» Эдика с горящими задними «дюзами» стояла в середине ряда. Мы с Вовкой сходу открыли двери машины и шумно ввалились в салон. Эдик сидел за рулем и ковырялся в «торпеде», поднял на нас меланхоличный взгляд и через секунду вернулся к своему занятию.
— Что, наплясались!? — улыбнулся он.
— Дааа!!! — зарычал с заднего сидения Вовка, запыхтел шумно, зерзал.
— Бля, мы нажрались! — признался я, устроившись спереди.
— Ну, это само собой…, — философски резюмировал Эдик, перестал копаться под рулем, уставился на меня немигающим взглядом, улыбнулся. — Едем?
Я кивнул, растянул лицо в глупой пьяной довольной улыбке.
— И музон, бля, давай погромче!!! — заорал сзади пьяный Вовка почти мне в ухо.
Эдик ткнул пальцами в кнопки магнитолы, крутанул ключ в замке зажигания, салон наполнили первые мелодичные мотивы песни, обороты двигателя с ревом подскочили, из колонок, как кувалдой, по ушам саданул ударный звук:
Getadelt wird wer Schmerzen kennt
Vom Feuer das die Haut verbrennt
Ich werf ein Licht
In mein Gesicht
Ein heisser Schrei
Feuer frei!
Машина сорвалась с места и понеслась в звуковом аду по пустым улицам города.
Bang! Bang!
«Только бы не сблевать…», — подумал я и лишь крепче взялся за ручку над дверью. Мы понеслись быстро, резко входя в повороты. Эдик водил отменно, я не беспокоился за безопасность, я беспокоился за свой желудок — меня слегка мутило.
Вовка жил в полукриминальном рабочем районе, который был весь утыкан старыми облезлыми кирпичными четырех-, трех— и двухэтажными «хрущевками». Он снимал тесную угловую квартирку на последнем четвертом этаже одного из таких домов.
Эдик притормозил у остановки, приехали. Я был рад, что впереди суббота и можно за прошедшую неделю спокойно отсыпаться у Вовки хоть до обеда. Меня все еще мутило, я открыл дверь, сделал глоток свежего воздуха. С заднего сидения, кряхтя и матерясь, на улицу вылез Вовка. Мы расплатились с Эдиком, простились, тот укатил, оставив нас, наконец, в полнейшей ночной тиши. Мы зашагали вглубь спящих дворов, до Вовкиного дома было метров двести по прямой.
— Не дай бог, этот козел запер дверь, я его пристрелю тогда! — посыпались из Вовки угрозы, в руках зазвенели ключи от двери подъезда.
— Что за козел? — поинтересовался я. Во дворе стояла почти кромешная темень, ни одного рабочего уличного фонаря. Над металлической дверью подъезда отсутствовал козырек, в стене выше торчал полый штырь — все, что осталось от лампы освещения.
— Ааа… не, не запер дверь! — унял свою кровожадность Вовка и радостно провернул ключ в замке, потянул дверь на себя.
Мы зашли внутрь. На площадке первого этажа тускло горела лампочка, навстречу потянуло сыростью. В старых подъездах всегда воняет. В этих «хрущевках» все плохо — маленькие площадки на этажах, узкие лестничные пролеты, ступеньки разной высоты и ширины, разные наклоны лестничных пролетов и тесные квартиры.
— Вот тут живет этот козел! — Вовка показал пальцем на одну из дверей квартир первого этажа. — Дед, старый мудак! На ночь запирает дверь подъезда и снаружи ее не открыть ключом! Ключ, блять, не поворачивается!
— Блин, вот урод, — искренне возмутился я. Есть такая конструкция замков — изнутри стоит «барашек», если его повернуть на полчетверти оборота, то снаружи нельзя открыть ключом. Мы зашагали вверх по лестнице. Одышка появилась у обоих и почти сразу. У меня гулко заколотило сердце, отдавая в уши. Я тяжело задышал, держась за перила. Алкоголь в крови мешал идти ровно. Вовка шумно сопел позади. Оба громко топали.
— А из чего ты его пристрелишь? Ты ж пистолет то еще не купил! — поддел я друга.
— У меня ружье есть! — выдал гордо Вовка.
— Какое ружье!??? — обернулся я удивленно и даже остановился на секунду.
— Охотничье, какое ж еще!! — рявкнул Вовка. — Рамзес, блять, я ж охотник!! У меня и билет есть охотничий и все документы!
— Так ты ж охотишься там, у себя…, — продолжил я.
— А ружье у меня здесь! — спарировал радостно Вовка.
— В квартире что ли?
— Ды!
Наконец-то мы пришли. Спать хотелось неимоверно. Я быстро разделся до трусов, посетил туалет и облегченно поплелся на кухню — перед сном захотелось чаю. Взял сигарету, сел на деревянный старый скрипящий и разболтанный стул со спинкой, закурил. Следом в камуфлированных трусах вошел Вовка, озираясь на кухне, пьяно поскреб волосатое пузо, тоже закурил. Сидя друг напротив друга, стали ждать, когда закипит чайник.
— Сыр будешь? — засмеялся бесшумно Вовка.
— Ты заебал уже со своим сыром! — засмеялся и я.
— А что, сыра много! — продолжил Вовка, распахнул холодильник. Тот был забит сыром. Несколько больших круглых голов занимали его почти весь. Я снова засмеялся.