* *
Мы с Джиёном лежали на соседних шезлонгах у бассейна. Вокруг нас бегали Гахо и Джоли. Вчера Дракона весь день не было. Индивидуальные ли дела его вырвали, или совместные с Сынхёном, я не вникала. Полгода прожив в Сингапуре, я не воспылала желанием знать все подробности бандитского промысла. Но что-то подсказывало мне, что проблемы были не из приятных. Позднее возвращение, скупые фразы, хоть и с улыбками, но притянутыми, как мне показалось. И мы больше не обнимали друг друга по ночам. Я больше не плакала, повода успокаивать не было. А Джиён не пробудил во мне нового порыва сблизиться с ним. Все эти разговоры об убийствах, деньгах и равнодушии не располагали. Его хитрость, сдержанность, умение красиво говорить, правильно рассуждать бросали меня на мысли о том, что он приятен, что он интересен, что я хотела бы пробиться сквозь его броню, найти душу, схватить за сердце, но тотчас возникали дерзость, мат, неправильные поступки и холодность, напоминавшие, что это чужой человек, чьи желания, чьи стремления подчинены выгоде, к которой я никак не привыкну. Вот-вот образовывавшееся взаимопонимание на поверхности никуда не девалось, но глубже, там, где были эмоции, а не наши маски, мы отталкивались друг от друга. Да и могло ли быть иначе? Сегодня стояла такая жара, что мы отказались и от чая, и от кофе. С ведерком льда и двумя графинами воды и сока, мы выползли с утра под солнце, раскрыв над головами пляжный зонт. Окунувшись пару раз, я вылезла на сушу, но высохла буквально за минуту, так что постоянно манилось побултыхаться снова. Джиён, почитав какую-то книгу, отложил её и тоже окунулся, после меня, и теперь лежал в цветных шортах по левую от меня руку, положив глухие солнечные очки на глаза. Его разные по окрасу и размеру, никак по смыслу не связанные между собой татуировки хотелось стереть, как прилипший сор к худощавому телу Джиёна. Я бы убрала эти признаки криминала, пусть и не напускной, а реальной крутости, эти заявления определенной позиции, эти факсимиле жизненного опыта. – Я так хочу зиму! – простонала я, прикипая к шезлонгу. – Ничем не могу помочь, снег вызывать я не научился, – с иронией сообщил Джиён, повернув ко мне голову. – Жаль. Но зато ты способен перемещать людей. – Ты не покинешь Сингапур. – Я помню, я должна вернуться к Сынри. – На мне очков не было, поэтому Дракон мог видеть мой взгляд, а я его – нет. Несправедливо, но как иначе? Это же Сингапур, это же его король. – Что ж, буду надеяться на него. Он, конечно, в Россию меня тоже не вернёт. Но, может, свозит в Альпы? Или Финляндию? Слышала, там очень красиво. Я не хочу отмечать Новый год в Сингапуре. Ведь как его встретишь – так и проведешь. – Моя рука, свисавшая с шезлонга, вдруг была взята в ладонь Джиёна, прохладную, будто он, как порядочное земноводное, всегда имел кожу холоднее, чем кожа человека. – Что это с тобой, милый? – вновь с плохо скрытой язвительностью произнесла я последнее слово. – Приступ нежности? – Не то чтобы приступ. Так, лихорадит. – Это не заразно? – ухмыльнулась я, крепче сжимая его пальцы. – Ты думаешь, мы способны друг от друга чем-то заражаться? По-моему, у нас стойкий иммунитет. Ты до сих пор наивная Даша, я до сих пор Джиён-ублюдок. – Ну, тогда я спокойна. Хотя… – Таинственно улыбаясь, я легла на бок, к Дракону лицом. – Я уверена, что изменения произошли. Пусть их не видно, или они не так очевидны, но такое продолжительное общение не могло пройти бесследно. Ты от меня наверняка подхватил какие-нибудь идеи, как и я от тебя. – Ну, идей и мыслей у тебя маловато, чтоб их подхватывать, – засмеялся Джиён. Я шлепнула его свободной рукой, дотянувшись. – Ладно-ладно! Зато у тебя полно эмоций и чувств. Может, я тоже стал жалостливым и добрым? – Тогда я тоже могла от тебя подхватить чувства. – Ненависти и презрения? – Ощущая прилив сил и актерского мастерства, я изобразила из себя совершенно натурально то, что, как мне показалось, должно было произвести на него впечатление: – Нет, любви. – Моя рука, которая только что его ударила, дотянулась до солнечных очков и обнажила взгляд Дракона, хищный, узкий, но волевой и, как никогда, внимательный. – Любви? От меня? – Да, ты же любишь себя. – Ты теперь тоже любишь себя? – Может, я теперь тоже люблю тебя? – Раньше я не стала бы забавляться с такими словами, не зная об их искренности. Но теперь, особенно после Мино, который ещё отдавался болью в моём сердце, мне увиделась другая картина, что любовью, не настоящей, фальшивой, можно играть и забавляться, как делает это Джиён с добром и благожелательным поведением во время нашего совместного проживания. Эта людская любовь так далека от той, которая подразумевалась в Боге, которую нельзя было понять. Мне хотелось затащить Джиёна в обман, одурманить, одурачить, проучить ложью, основанной на чувствах, как это делает он сам. Он изучающе глядел на меня с минуту, так что я начала краснеть и покрываться мурашками, и отвернулась. – Как я уже когда-то сказал, твоя любовь слишком дешева, потому что делится на всех. – Это не обязательно моя вина. Возможно, никто не заслужил её целиком и полностью, – пожала я плечами. – А возможно, она находится в поиске одного, достойного. – Значит, Мино не подошёл? – Мне опять захотелось плакать. Он подошёл! Мне он подошел. Это я ему не подошла. Ему полюбилась та, другая. А я… я могу засунуть свои чувства куда подальше. – Я тоже не подойду, Даша. – Держа меня за руку, Джиён стал подниматься и поднимать меня. – Тебе никогда никто не подойдёт, потому что ты постоянно пялишься вокруг и стараешься быть внимательной ко всем, что и приводит к твоей переменчивости. Ты отыскиваешь во всех что-то хорошее и начинаешь их за это любить. Я бы не хотел пассию, которая щелкает лицом по сторонам. – Господи, ты вообще спишь с одними, а представляешь других! – А ты нет? – просиял Джиён. Я замолчала. Да, и я теперь такая же. Но если бы я спала с Мино… – Вот видишь. – Он потянул меня к бассейну. – Пошли, окунёмся ещё. – Я сначала села на край, погрузив ноги, затем соскользнула в воду, а Дракон прыгнул слету. Вырвавшись из-под воды на поверхность, потряся головой и пригладив разлохматившиеся после этого прядки, он подплыл ко мне, робко оставшейся у борта. – Как ты думаешь, если бы мы, случись такая беда, переспали друг с другом, ты бы представляла другого? – Я смотрела на него, мокрого, такого опытного, зрелого, такого восточного, такого странно мужественного в этой бирюзе, прогревшейся под солнцем. Обычно, когда он выходил из душа, влажный или разлохмаченный, то выглядел куда моложе, и – феноменально! – беззащитно. Но не сейчас, с этой выжидающей ухмылкой и надменно-арканящим взором исподлобья. Если бы я поняла, что вот-вот с ним пересплю, мне кажется, у меня вообще бы голова отключилась, не то от страха, не то от не знаю чего вообще. Пока я подбирала слова, что ответить, Джиён ослепительно улыбнулся и, прижав меня к стенке бассейна собой, поцеловал. Уже дня два такого не было. Это последнее, о чем я здраво успела подумать. Губы пленили мои губы и так сладко в них впились, что я пришла в замешательство. Всё, что я поняла – мне нравится! И скользящие касания в этой влаге по моей коже, его тело о моё тело, такая прохлада под водой, по сравнению с жарой над ней. Мои руки обвили его плечи. Наверное, мне напекло или это был солнечный удар, я не знаю, почему я делаю это? Почему целую его в ответ? И это затягивается, становится слишком продолжительно, губы слишком свыкаются с другими губами. Джиён гладит мокрыми ладонями мою шею, подбородок, я чувствую, как стекают капли с его волос мне на руки. Это необычно, освежающе, приятно. Дракон оторвался от меня, всё ещё улыбаясь. Он заговорил шепотом: – Интересно, способно ли это внезапное желание целовать тебя сохраниться надолго? – Почему надолго? А навсегда? – А навсегда – попа слипнется от такого счастья, – вытащив руку на поверхность, брызнул он с неё мне в лицо водой. Ахнув, я тоже плеснула в Джиёна, правда, куда сильнее. Он ответил тем же. Засмеявшись, с романтики и эротических тем, мы незаметно перешли на водные забавы и веселье. Переспать вновь перестало маячить на горизонте. Выбравшись на сушу, я опять легла на шезлонг. Джиён присоединился через минуту, вернув в руки книгу. Пекло обездвиживало, в том числе Гахо и Джоли, упавших в теньке под столиком и высунувших языки. – К слову о том, что мы друг от друга что-либо подцепим, – начала я, чем отвлекла Джиёна от чтения. – Ко мне тут приходила фантазия, что мы с тобой как два водоёма. Я маленький и прозрачный, а ты огромный и бездонный. Но если прорыть канал, то вода станет одним целым, и не будет разницы. – Уголок рта Дракона приподнялся. – Ну что, детка, откроем шлюзы и сольёмся? – Хмыкнув, адекватно принимая его юмор, я покачала головой. – Не знаю, не знаю, хочу ли я жить с такой дурной головой, как твоя. Тяжело, безрадостно, цинично. – Да что ж ты мне всё безрадостность приписываешь? Какая отвратительная навязчивость! – Ты можешь обижаться, но иногда твоя жизнь мне, на самом деле, кажется жалким существованием, несмотря на деньги, богатства твои и власть. – Плохой выебон, Даша. Жалким ей кажется… ты так себя успокаиваешь или, по-прежнему, предпочитаешь жить с закрытыми глазами и, плевав на очевидное и отвергая любые аргументы, считать себя со своими принципами правой? – Да при чем здесь это?! Просто… ну, если тебе так хорошо и замечательно, почему ты не можешь радоваться, не ввергая меня в пучину своих счастливых и независимых от других страстей? Почему я задействована в твоём садистском счастье?
- Потому что оно садистское? – Джиён засмеялся. – Нет-нет, это шутка. Но почему нет, если я могу себе это позволить?
- Просто поэтому? Могу себе позволить, поэтому делаю?!
- Да, и попробуй запрети, – пожал плечами Джиён и опять откинулся на шезлонг, спрятавшись под солнечными очками, в которых бликовали лучи.
- Скотина зажравшаяся, – обозвалась я по-русски.
- Прекрати материться.
- Я не матерюсь.
- Черт тебя знает, я же не учил русский.
- Говорю тебе – я не матерюсь.
- И я должен поверить тебе на слово?
- Я же тебе верю.
- Ну, так потому ты и дура, Даша. – Я села и, дотянувшись до него, ударила его в грудь, от чего он подскочил. Не совсем на ноги, но согнулся пополам, явно недовольный таким обращением со своей царской персоной. – Что?
- Ты и оскорблять меня будешь, потому что можешь себе это позволить? Зашибись идеальная неделька!
- А не ты ли начала называть мою жизнь существованием? Хорошо, давай говорить по-умному. Вернёмся к этимологии слова. Смотри, вон стоят стулья. Что мы можем о них сказать? Они существуют. Не так ли? – Я растеряно озиралась с него на стулья, ничего не говоря и не делая. – Вон на небе облако. Оно существует. А вот лежат Гахо и Джоли. Ты скажешь «у тебя существуют собаки» или всё-таки «у тебя живут собаки»? Живут, не так ли? О любом животном, живом создании мы говорим «живёт». А о стуле мы можем сказать «живёт стул»? Глупо звучит, правда? Начинаешь схватывать разницу? Нет-нет, дело не в одушевленности или предметности. Дело в наличии воли. Воля движет, и тогда живут, если же это статичная вещь, и никакой внутренний импульс ею не движет, то она существует. Так вот, Даша, в моей жизни всем движет именно моя воля, а когда ты начинаешь свою волынку по поводу несчастного существования… Что я тебе могу сказать? Не будь стулом, Даша, и будешь жить, а не существовать. – Джиён поднялся, захватив с собой книгу. – Что касается идеальной недели – завтра она заканчивается.
– Да и начиналась ли она? – скептично бросила я вслед. – Идеалов ведь не существует. Или они не живут? – Бесишь, блядь, как же бесишь, – приговаривая сквозь зубы, пошаркал сланцами Дракон в сторону особняка, но остановился и развернулся ко мне. – Я не суеверный человек, как ты могла понять. Но около года назад мне предсказала одна гадалка… она сказала, что когда появится белая женщина, то погибнет дракон. – Эта гадалка ещё жива? – не дрогнула я. – Да, с ней всё в порядке. А вот меня, мне кажется, всё-таки приебут из-за тебя однажды. – А вот после этих странных и неоправданных слов по мне пошла мелкая дрожь. Зачем он так говорит? – Потому что я тебя бешу? Не вижу логики. – Не всё в этом мире логично. – Это говоришь мне ты? – Кто-то же тебе это должен сказать. – Всё, что мне можно было сказать, говоришь мне ты. Возможно, слишком рано, не вовремя, не к месту, не подготовив меня к этому. – Извини, я не мастер австралийских поцелуев. – Чего? – Ну, это когда плюют на ладонь и смачивают, чтобы не драть на сухую, чтобы легче входило. – Я сморщила нос, явив на лице гадливость. – Это тоже сейчас без подготовки на тебя обрушилось? Я же сказал, не мастер я… – Ты мерзкий и тошный, – огрызнулась я, почему-то представив всё, о чем он говорил, при этом с его участием. Ненавижу свою привычку мыслить картинками. – Не волнуйся, кое-чего ты от меня никогда не услышишь. – Правды? – Отчего же? Я щедр на правду. Не моя вина, что ты не умеешь отличить её от моей лжи. – Я даже не знаю, пыталась ли я это делать? Как мы уже выяснили, я полная дура, потому что верю всему. И я хочу так жить: доверяя. Это не мой недостаток. Недостатки у тех людей, которые пытаются меня обмануть. Это они неправы, когда врут. А моё доверие – это не грех. Доверять тоже нужно уметь. Ты вот не умеешь, похоже. – Возможно, когда-то мне надоело быть полным дураком, и я решил избавиться от этой вредной привычки. Но если кому-то нравится проигрывать и находиться в глупом положении – это его право, он может настаивать на своём, а не подстраиваться под законы жизни. – Так, ты всё-таки подстраиваешься подо что-то? Не везде правит твоя воля? – Я говорил тебе как-то, что не брезговал подчиняться и прислуживать. Да, сейчас мне это уже не по статусу. Относительно людей. Но жизнь, судьба, рок – это некие великие вещи, которые никто из нас не переиграет. С ними нужно найти общий язык, их правила следует принять. Не выдуманного Бога, которому мы приписываем сочиненные нами же самими законы, и с удовольствием их выполняем, ибо они согласуются с нашим разумением. Нет, надо чтить те законы, которые рождаются неписано, которые не меняются из века в век, какая бы форма правления не устанавливалась, и какая бы религия не занимала трон. – Джиён резко замолчал. – Зачем я говорю тебе всё это? Ты же не собираешься меняться и принимать это к сведению. – Опять отвернувшись, он продолжил путь домой. – Джиён! – остановила я его окликом. – Так что же я от тебя никогда не услышу? – То, что я никогда не произнесу, – с какой-то черной иронией изрек он. Дверь за ним задвинулась, оставив меня на жаре в компании двух шарпеев.
====== В воде ======
- Неужели наш романтический ужин всё-таки состоится? – садясь напротив Джиёна, только что закурившего сигарету, расправила я складки элегантного, и в то же время очаровательно легкого и летнего платья. Мы находились на яхте Дракона, называвшейся «Дракон», и это единственное, что было предсказуемо.
Дневная безоблачность, палящая кожу и отупляющая мысли, сменилась вечерним небом, которое поблекло от тонких, как свадебные белые чулки, облаков. Сначала они приглушили жару, а теперь, когда солнце почти село и перестало освещать их, темнели, пригоняя ночную тьму раньше времени. Пролив тоже сменился с тихой синевы на глубокое индиго, перемешивавшееся бурыми и черно-зелеными полосами, на которых иногда подпрыгивали белые гребни волн. Мы ушли достаточно далеко от берега, оставшись в некой уединенности, так что другие судна и парусники теперь виднелись лишь на горизонте по одну и другую сторону. Беспокойные дуновения ветра докучали мне не наличием, а непостоянством. Если бы ветер дул беспрерывно, я не была бы им так взвинчена, как его попеременными нападками. Волосы взмывали вверх, так что приходилось ловить направление и разворачиваться, чтобы они не били в лицо, и как только я укладывала их обратно, ветер утихал, но стоило забыть о нем и разговориться, он вновь поднимался, и борьба происходила заново. Джиён, чья челка колыхалась не мешая, будучи слишком короткой, чтобы лезть в глаза, тайно, мне кажется, потешался над моей донкихотской войной с ветряными мельницами, так что, в конце концов, я заплела косу, совершенно не подходящую к наряду в духе Мерлин Монро, и успокоилась. – Не знаю, достанет ли мне умения быть романтичным, чтобы он стал таковым, – улыбнулся Джиён. – Это не трудно. Достаточно не говорить о религии, политике, работе и других проблемах. – А о чем тогда говорить, о любви? – Дракон хмыкнул, дотянувшись до бутылки вина и, всё так же откинувшись на спинку, издалека, как настоящий олигарх, не боящийся пролить что-то мимо, потому что не жалко, наполнил два наших бокала, выпуская изо рта прозрачные лепестки дыма, загибающиеся, истощающиеся в нить кверху и растворяющиеся. – Зачем о ней говорить? Ею надо заниматься. – Ты стал говорить шаблонами? Что-то новое. – А чего выёбываться? Я не из тех, кто из кожи вон лезет, лишь бы быть уникальным и неповторимым. Когда-то, может быть, хотелось. Но в тридцать четыре года ровным счетом всё равно, оригинален ты или нет, если ты имеешь то, что хочешь и всё у тебя пучком. – Не поспоришь. Я некоторое время смотрела на другие яхты и катера, и более отдаленные корабли, направляющиеся в другие страны. Было что-то тоскливое в пейзаже. – Речь шла о романтике, – вернула я беседу на место. – Заниматься любовью – это уже не романтика. – Смотря как, можно и очень даже романтично обустроить, – со знанием дела заверил Джиён. Несмотря на то, что я уже не была девственницей, я не могла себе представить романтичный секс. С Сынри он был для меня механическим, пошлым, грязным, бездушным, иногда приятным, но никак не романтичным. Наверное, для этого нужно испытывать чувства к партнеру, без этого никак. – Дело ведь не в свечках вокруг кровати, и не в музыке по вкусу из колонок. Дело в том, что испытываешь, а на это иногда не в силах повлиять ничто. – Ну, ежели так, то наш ужин априори не может быть романтичным, так понимать? – Я посмотрела в его глаза. Что я испытываю к нему? Почему вчера мне понравился его поцелуй? Почему обидевшись на Сынри, я сбежала сюда, после всех напастей? Почему мне приятно находиться с ним рядом? Я знала, что этот человек давно восхищает меня, но сейчас забилась тревога от истока этого восторга. Страх, что я хочу подражать ему, быть как он, обладать таким же умом, влиянием, выдержкой. Я презирала его и ненавидела в самом начале, я искренне считала, что всё, что в нем есть – отвратительно и должно быть уничтожено, потому что неправильно, не добропорядочно, и вот, утеряв твердость этих убеждений, я начинаю понимать, что не просто хочу сыграть с ним в имитацию, а хочу быть копией. Ученицей, превзошедшей своего учителя. Это ли он имел в виду, когда требовал мою душу? Нет, я обязана понять, что это он, он должен уподобиться мне! Он должен полюбить, поверить, бросить свой образ жизни. Не я, не я должна измениться! – Ты сам говорил, что мы что-то испытываем друг к другу. Пусть это уважение, любопытство или ужас, неважно, однако не безразличие, так что, какие-то чувства есть. – Я говорил… – глубокомысленно протянул Джиён. – А если бы я вообще молчал, что бы ты думала? Что я ничего не чувствую или наоборот, всё и сразу? Ты только из разговоров черпаешь информацию? – Я знаю, ты скажешь, что это всё может быть обманом и… и я понимаю это, – вздохнув, я признала, – Я забываю о том, что слова пустые звуки, когда говорю с кем-то, потому что привыкла доверять. У меня в семье никто и никогда не врал, поэтому, даже если бы я хотела научиться видеть глубже, я не могу так сразу… – А что тебе говорили про новогодние подарки? Откуда они брались? – повел бровью Джиён. – От Деда… – опомнившись, что дословно меня не поймут, я перевела аналогию: – От Санта Клауса. – И ты говоришь, что в семье никогда не врали? Брось, Даша, врут все, даже не намерено, не специально, не осознавая, что врут. Мы врём даже самим себе, без повода, оправдывая или чтобы не потерять надежду. Ты думаешь, что ты никогда не врала? Не берем последние полгода, вспомни своё прошлое. Не было такого, что ты говорила себе, думая о своём женихе, вот, я буду любить его всегда? Говорила же? – Я покраснела. – А всегда буду соблюдать пост, и не буду пить? – Мои пальцы машинально разомкнулись на ножке бокала. – Могу из снисхождения назвать это не ложью, а заблуждением. Но это будет выглядеть, как попытка оправдывать тебя, обелить. Ты сама любишь этим заниматься, как и большинство людей. Брать на себя то, что не по силам, не выполнять, и сваливать всё на обстоятельства. А я так не делаю. Я не хвалюсь, я всего лишь говорю, что я лгу, лгу целенаправленно, умело, с необходимостью, ради выгоды или забавы – без разницы, принимаю это на свою совесть, которая со мной в сговоре и меня не грызёт, принимаю ответственность за свой обман, и никогда не пытаюсь себя оправдать. В этом, думается мне, больше правды и честности, чем в постоянных попытках соответствовать образцу искренности. Я могу притвориться другом, вести общие дела, имея о человеке самое низкое мнение, выжать из него все соки, обобрать, как липку, и помахать рукой, зная, что всегда притворялся. А другой будет столь же долго дружить, вести себя точно так же, но потом, вдруг, почует какую-то выгоду, поставит выше деньги, бабу или власть, подставит, и точно так же махнет рукой, хотя был искренним и настоящим другом, ну вот просто надоело, устал, перегорело, что-то другое стало важнее дружбы. Но итог-то и у него и у меня будет одинаков. Так какова цена правды? Правда – это момент. – Ты повторил почти те же слова, что я как-то сказала Сынри, что у мужской честности есть срок годности. – Вот видишь, как мы с тобой понимаем друг друга, – просиял Джиён. – Только, если она всего лишь момент, и потому не имеет цены… – Я отвела лицо в сторону, глядя, как две каких-то яхты и катер плыли, приближаясь. – Вечность состоит из мгновений, так? Тогда она обесценивается полностью. – А кто сказал, что вечность – это что-то дорогое? Только безумцы к ней могут стремиться. – Я продолжала наблюдать за приближающимися суднами и поняла, что они движутся не в нашу сторону, а непосредственно к нам. Потеряв смысл дискуссии, я насторожено произнесла: – Джиён… – Он проследил за моим взглядом, но не шелохнулся. – Они плывут сюда. – Я знаю. – Это к тебе? – посмотрела я на него. – Это за тобой, – шире улыбнулся он. Не удержав эмоций, я поднялась. – Да-да, это Сынри. – Ты знал? – Да, а он считает, что нет. Пожалуйста, сделай вид, что так и есть. – Я подошла к борту и начала разглядывать тех, кто плыл за мной. Темнота ещё не достигла той стадии, когда ничего не разобрать и, на фоне белоснежных палуб, я разглядывала несколько десятков мужчин в черных костюмах. Волнение стало захватывать, и мои глаза забегали по ним, пока я не нашла Сынри. Несмотря на волны, течение, ветер, яхты сокращали расстояние очень быстро. Я обернулась к Джиёну. – Так что же – это всё? Мы вот так простимся? – Он безразлично пожал плечами. – Тебе хотелось дополнительных церемоний? – Пальцы сжались на перилах. Черствейший человек. Невозможно столько притворяться! Если бы внутри него хоть что-то было, он бы не был так спокоен, не говорил так. Стиснув зубы, я устремила внимание к гостям и замолчала. Вскоре их борты и наш соединились. Это не было пиратским штурмом, и нельзя было сказать, что нас взяли на абордаж. Всё проходило так размеренно и тихо, что от этого становилось ещё больше не по себе. Если бы завязалась какая-нибудь разборка, то поднявшийся адреналин вылился бы в действия, возгласы, ставшие уместными, но в столь обыденном деловом поведении я не могла дать выхода своей панике. Деревянный мосток перекинули с палубы на палубу, и, после четырёх телохранителей, держащих руки на пистолетах, на «Дракона» сошёл Сынри, сопровождаемый ещё шестеркой охраны. Джиён ему улыбнулся тепло, как близкому родственнику. – Какие люди! А я не в смокинге. – Ничего страшного, я и не за тобой, – хмыкнул Сынри, подходя ко мне и протягивая руку. Я посомневалась её брать, покосившись на Джиёна. Но тот выглядел безучастно. Мой любовник, не дождавшись, взял меня за локоть и притянул к себе, сразу же целуя в щеку и шепча: – Идём отсюда, он не сможет тебя удержать. – А меня спросить не надо, можешь ли ты её забрать? – полюбопытствовал Джиён насмешливо. – Она моя, а не твоя, – ответил Сынри. – Всё, что находится в Сингапуре – моё, или ты забыл? – Мы его сейчас же покинем, да и это граница его вод. Тебе никогда не советовали не заплывать за буйки? – Дракон сделал какое-то движение, и двое из секьюрити тут же наставили на него стволы. Удивленно подняв руки, Джиён указал на пачку сигарет в кармане, после чего ему позволили её взять и закурить. – Как ты меня боишься… привезти такую толпу против меня одного! – Сынри с неприязнью принял замечание, но промолчал. – До границы ещё три мили, Сынри, и если я тебя поймаю до того, как ты её пересечешь, то, по закону, установленному мною на моей же территории, имею право казнить тебя за выебоны против короля в его королевстве. Нельзя быть таким рисковым мальчиком. – Не выдержав, мужчина выхватил пушку у стоявшего рядом телохранителя и направил на Дракона. – А что, может, к черту риск, перестраховаться и пристрелить тебя прямо тут? – Я вцепилась в рукав Сынри, жутко испугавшись, что он выстрелит в Джиёна. Почему-то мне стало безумно страшно от этой мысли, я забеспокоилась за главаря мафии так, будто… будто всё ещё не хотела покидать его. – Сколько людей будет спасено! Какое доброе дело я сделаю, если нажму на курок. – Улыбаясь, Джиён оставил сигарету в зубах и, как Христос на распятии, широко развел руки. Свободная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, показывающая толстую золотую цепь на груди, повисла на его худосочном теле. – Валяй, Сынри, пальни в старика. – Сынри снял оружие с предохранителя. Я похолодела от щелчка. – Нет!!! – раздался мой крик, и я буквально повисла на руке любовника. – Нет, Сынри, пожалуйста, не надо! – В ушах эхом, летающим от одной стены к другой, вторились слова Джиёна о том, что он успеет пролить скупую мужскую слезу, если его грохнут. Но на его лице было такое безмятежное самодовольство, что никакие слезы не успеют появиться, если пуля вылетит из ствола. А сколько пролью слёз я? Почему? Из-за кого! Чудовища. Я сумела опустить руку Сынри, поддавшегося мне. – Не надо, – повторила я ещё раз, напоследок. Хмыкнув, мужчина отдал пистолет тому, у кого взял, привлек меня к себе за талию и повёл на свою яхту, прибывшую, на всякий случай, в сопровождении ещё двух судов. Меня обуяла дрожь. Едва не свалившись с деревянного перекидного мостка, на каблуках, я перебралась с яхты Дракона. Ветер поднялся ещё сильнее, мокрый и неприятный. Сынри снял пиджак и повесил на мои плечи. Не настолько стало холодно, скорее, это было как знак того, что я под его защитой, под его властью. Я боялась оглянуться и увидеть Джиёна, не знаю, что в этом такого, но меня раздирало изнутри. Так резко, вдруг всё остановилось, кончилось, изменилось. Я стала подниматься с Сынри выше, к рулевому отделению. – Господин Ли! – подбежал к нему человек, протягивая бинокль. – Посмотрите, пожалуйста. – Он указал прямо, туда, где пролив выливался в океан, туда, где воды нескончаемо и бурно несли прочь отсюда, в любую часть света. Сынри дернул бинокль и приложил его к глазам. Я без оптических приборов посмотрела туда же, и увидела множество точек, плывущих от берега Малайзии, где Пенгеранг, к индонезийскому Батаму. – Черт! – выругался Сынри, возвращая бинокль. – На всю мощь, скорость, давайте, быстрее, быстрее! – распорядился он. Дергая желваками, он проговорил себе под нос: – Он знал, проклятый Джиён, он знал… – «Он знал» – с уверенностью подумала я, видя, как засуетились люди Сынри, как яхты и катер, набирая обороты, понеслись к выходу из пролива, пока судна, принадлежащие Дракону, не затянули все лазейки и не отрезали путь к бегству. Джиён сказал, что казнит, если поймает, за такое поведение на его территории. Новые страхи и волнения закружили голову. Я не хочу смерти Сынри, мы должны успеть спастись! Нужно успеть. Он не пощадит за то, что ему, королю Сингапура, в его же государстве угрожали расправой. – Тебе лучше уйти в каюту, Даша, – подтолкнул меня к лестнице Сынри. – Я хочу знать… видеть… мы же успеем? Ты успеешь, ты должен уплыть… – Сам не в том состоянии, чтобы кого-то успокаивать, Сынри только кивнул и, опять с приказами «быстрее!», «гоните!» поспешил в другую от меня сторону. Я вошла в комнату, окно из которой смотрело на противоположный край, туда, откуда мы уносились, туда, где покачивалась, а отсюда словно и не шевелилась вовсе, белоснежная яхта Джиёна. Она удалялась, теряясь между поверхностью пролива и панорамой Сингапура, зажигающего огни, так что берег превращался в ожерелье под лампами ювелирного прилавка. Успеем или нет? Зачем Джиён сказал, что отдаст меня Сынри, если отправил перехват? Нет, он не сказал, что отдаст, он сказал «вернешься». Что же, я вернулась, но Джиён и не обещал, что это будет навсегда или надолго. Качки почти не чувствовалось, но скорость ощущалась. Яхта летела, опережая, вернее, стараясь опередить преграду. Я не могла ничем помочь, и оставалось только ждать. Не давшая убить Джиёна, я не знала, смогу ли остановить убийство Сынри, если оно наметится? Я уже не смогла однажды вымолить чужую жизнь у Дракона, и что-то мне подсказывало, что не сработает и второй раз. Поступок Сынри – покушение на его безопасность, на всемогущество, которое Дракон отрицал деланной скромностью. Он не пощадит. Схватившись за голову, я услышала выстрел наверху. Потом ещё один, и ещё. Сердце закололо, слёзы встали в глазах. Поднявшись с дивана, я подошла к двери, но не решилась выйти. Это же из-за меня! Сынри хотел вернуть меня, и кто бы ни пострадал, драконы или его люди, это будет моя вина. Я причина напрасных жертв. И снова ругань и выстрелы, Господи, там настоящая перестрелка! Топот ног над головой, брань и крики. Отходя от двери спиной, я прижалась к самой дальней, поближе к окну. Может, в него выпрыгнуть? Что там происходит? Проскочили или нет? Людей у Джиёна намного больше, и катеров. И хитрости, чтобы правильно организовать охоту. А это была именно она, а мы с Сынри дичь. Какая дикая ловля. Грузные и громкие шаги приближались к двери. Я сжалась в углу, не зная, что обнаружится за ней. Ручка повернулась и, с пистолетом в руке, в проёме показался неизвестный мне здоровенный человек, ничем, кроме роста, не примечательный. Он не сразу нашёл меня глазами, трясущуюся и ставшую мельче от страха. – Идём…те, – добавил он неуверенно, убирая оружие. – Господин Квон ждёт. – Сердце моё оборвалось. Меня погрузили в катер, в котором я увидела Сынри, со следами ударов на лице, под зорким присмотром жестоких по выражениям мимики людей. Билась только одна мысль: «Что же будет, что будет?». Заговорить с Сынри хотелось, но рот пересох, и язык стал весить тонну. Я смотрела на того, кого, кажется, везли на казнь, а у меня даже не было подходящих слов. Раньше я бы завела пластинку о душе и Боге, но какая это всё ерунда в такие моменты! В них всё тщетно и глупо. – Мне стоило его убить, – сказал Сынри первым, не глядя на меня. Во мне не умещалось раскаяния за то, что я, возможно, и здесь стану причиной смерти. Но могла ли я позволить убить Дракона? А почему нет? Хотелось бы самой знать, почему ненависть до сих пор не перехлестнула всё остальное. Когда меня вели из каюты, я видела лежащих навзничь убитых. Кровь кое-где размазалась и протекла, испачкав полы. И каждый труп твердил мне «из-за тебя!». Это невыносимо, я не хочу быть разменной монетой! Я вновь захотела в Россию. Пусть там и нет места для меня уже, но там я буду подальше ото всех, не причиню никому зла. Может, действительно, уйду в монастырь и буду отмаливать свои грехи. «Под именем сестры Авдотьи» – произнес смеющийся внутренний голос голосом Джиёна. Исчезни, злобный Дракон! Небольшой причал, выглядевший заброшенным, встретил катера с драконами, вытащивших нас на бетонный настил. Большие плиты лежали, когда-то служа фундаментом для планировавшегося более грандиозного порта, но были не доведены до конца задумки, а валялись, как останки китов, с торчащими из них, как кости, железными крючьями, за которые когда-то их поднимали подъемные краны. Возле края этих плит сразу же начинались амбары, бывшие сортировочные, грузовые склады. Мой недобрый опыт, связанный со стройками и безлюдными окраинами, ожил, зателепавшись в душе. Охранники не пихали нас, но сопровождали так тесно, что не свернуть, и четко было задано направление вперед, в приоткрытые металлические ворота, за которыми горел неяркий свет. Фонарей нигде не было, и дорогу под ногами разбирали все интуитивно, приглядевшись к темноте. Нас ввели в пахнущее сыростью и цементом помещение, полое изнутри, всего лишь тонкие алюминиевые пластины на арматурах. С две дюжины драконов, кто-то в черных костюмах, кто-то в потрепанной одежде и жилетках, демонстрирующих татуировки с мифическим ящером на плечах. И, конечно же, сам Джиён, стоящий по центру, рядом с каким-то большим прямоугольным каркасом. – Ну что, покатались, освежились? – весело начал он. Сынри надменно, не теряя пока храбрости, повел головой. – Ты сделал это, чтобы убить меня? Что ж, я тоже молить о пощаде не стану. – У меня нет и в мыслях убивать тебя, Сынри, зачем ты так плохо обо мне думаешь? – успокаивающе проворковал Дракон, приложив одну ладонь к другой. – Я хочу, чтобы ты работал на меня, ты же знаешь. – Но я не собираюсь этого делать, и ты это тоже знаешь. – Для этого здесь и находится она, – кивнул на меня, довольный, Джиён. Как, он вот так раскроет свои карты? Или, понимая, что ничего не получается, изобразит раскрытие, а сам зайдёт с другой стороны? – Она меня тоже не уговорит, – хохотнул Сынри. Главарь сингапурской мафии щелкнул пальцами одному из своих людей, и тот, прихватив меня за локоть, повел вперед, к своему боссу. – Она и не будет… то есть… я попробую тебя уговорить, с её помощью. – Мне не понравился его леденеющий тон, и я опасливо на него покосилась. Джиён кивнул на каркас, что был рядом с ним, привлекая к нему внимание. Я стала приглядываться, постепенно осознавая, что это такое. Аквариум в человеческий рост, полный воды, стеклянный. – Ставка – Дашина жизнь, – посмотрел на Сынри, не на меня, Джиён. У меня в животе что-то заболело, стягиваясь. Ноги подкосились. Я загнано провела глазами по мужчинам. – О чем ты? – свел брови Сынри, посерьёзнев. – Мы поместим Дашу вот сюда, – постучал Джиён по прозрачной стенке, за которой не плескалась вода, потому что была налита под самую крышку. – Ну, на сколько ей хватит воздуха? Минута-две? Ровно столько тебе подумать. – Меня стало подташнивать. Он же шутит? Он же бравирует? Он же не убьёт меня? Утопит… Мне как будто сразу же не хватило воздуха, и я тяжело задышала. – Если тебе важнее быть свободным, ты оставишь её умирать в воде, а если согласишься работать на меня, то вытащишь. Всё просто, видишь? – Сынри молча смотрел на него. – Джи… Джиён, – шепотом смогла заговорить я. – Ты же не дашь мне умереть? – Он посмотрел на меня. Черные пустые глаза, на губах улыбка. – Джиён… – Ты сам не убьёшь её, – попытался расслабиться Сынри, выжав нервный хохоток. – Ты не сможешь смотреть, как она тонет. – Почему же? – вернулся к нему Дракон. – Да ты же влюблен по уши! – указал на меня Сынри и повертел головой, будто призывая всех в свидетели. – Весь Сингапур знает, да даже на Филиппинах уже судачат о том, что Дракон потерял голову и носится, как с писаной торбой, с какой-то девчонкой. – Джиён легкомысленно его слушал, с блаженством на лице. – Ты поднял весь город, пересравшись, что она от тебя сбежала! – Ох уж эта преувеличивающая людская молва, – взмахнул рукой в воздухе Джиён. – Ты не убьёшь её, так что забудь о том, чтобы я стал драконом. – Ну, на меня надейся, а сам не плошай, – засмеялся главный Дракон. – В общем, я предупредил: если ты её спасаешь, то становишься моим человеком. Если нет, то мы забываем все разговоры на этот счет, и я к тебе больше не пристаю. Вроде бы всё доступно объяснил. И учти, обмануть меня не получится, потому что Даша никогда не покинет Сингапур, если ты её спасешь, и при малейшем твоём ослушании – умрет она. – Ещё один щелчок пальцами. Мужчина позади аквариума подставил к нему широкую лестницу, а тот, что держал меня, потащил к ней. – Джиён, что ты делаешь?! – крикнула я, срываясь. – Джиён, прекрати этот спектакль! Ты же говорил, что не убьёшь меня! – Я мало верила в самоотверженность Сынри, поэтому сейчас, борясь за свою жизнь, всё-таки понадеялась на решение Джиёна. – Ты же говорил… – Я много чего говорил, Даша, очень много, – достал он сигарету и закурил, осмелившись поднять взгляд и встретить мой. Я вырывалась, поэтому подоспел ещё один охранник, подхвативший меня и помогающий затащить меня наверх. – Джиён, прекрати это, – прошипел Сынри. Туфли с меня слетели, я пыталась упираться ногами, но руки до синяков крепко держали, приподнимая меня и уволакивая. – Так вот о чем это было, – пытаясь не выглядеть жалко, если это, на самом деле, мой последний час, собралась я, хотя тело знобило, и сознание терялось. – Вот к чему ты говорил про ложь… Что ж, скажи мне напоследок в глаза, скажи, что будешь спокойно спать, прикончив меня, и что тебе всё равно сейчас! – Он ничего не говорил, но смотрел не отрываясь. – Джиён, отпусти её! – крикнул грозно Сынри, но его как будто не существовало третьим. Глаза, две пары, мои и Джиёна, жгли друг друга, одни огнем, другие льдом. – Ты чего-то ждёшь от меня? Раскаяния, жалости, справедливости? – подошёл к лестнице Джиён, глядя снизу вверх. Он убьёт меня. Я видела это в его глазах. Репутация. Все думают, что он влюблен. Даже я так не думала, но люди… из-за их сплетен, он хочет избавиться от меня. Но разве, будь я его слабостью на самом деле, нужно было бы от меня избавляться вот так? Я не понимаю, я ничего не понимаю! Я только хочу выжить. Нет, пусть даже умру, но не так мучительно, я не хочу задыхаться и тонуть, мне страшно, до безумия страшно! Я не хочу в эту воду… воду, в которой сольются бассейн и пролив. Нет, никогда они не станут одним целым. Я заплакала, ощущая спиной, как меня подтащили к краю. Дракон улыбался, сдержано, но спокойно. – Я… я хочу оставить кое-что тебе, – прошептала я, чем несколько его изумила. Джиён приподнял брови, а я наклонила вперед голову, прошептав, сквозь сорвавшееся дыхание, сухими губами: – Я сказала, что не прощу тебя, если ты убьёшь меня… я не представляла это по-настоящему, а теперь вижу. Так вот, я прощаю тебя. Прощаю, что ты убиваешь меня ради себя, и со смирением отдаю за тебя жизнь. Держи мою душу, ты так её хотел! – Опускайте! – воскликнул он, обронив улыбку и отстраняясь. Меня бросили в аквариум и последнее, что я видела, это удаляющуюся, так быстро, будто бегущую, спину Дракона, уходящего в темноту. Набранный в легкие воздух был моей жизнью. Окунувшись с головой, я сразу же постаралась всплыть, но руки уперлись в стеклянную крышку. Между водой и ею не было и сантиметра расстояния, так что дышать будет совершенно нечем, когда запас воздуха иссякнет. Его бы хватило дольше, будь я спокойна, тренируй своё дыхание, но то состояние, в котором я упала в воду, не позволяло мне отдалять свой конец. Я билась о стекло со всех сторон, и моя паника выливалась в пляску святого Витта, только замедленную плотностью воды. Легкие начинало давить, как и всю меня. Никто меня не спасёт, Джиён ушел, а Сынри не поставит меня выше своей гордости. Можно ли описать то, что происходит в голове в последнюю минуту жизни? Будто мало было воды, я лила слёзы, хотя не чувствовала их. Влага и мокрость, от которых никуда не деться, навязчивые, липкие, удушающие. Я с бешеной скоростью вспомнила маму, отца, бабушек, дедушек, братьев, сестер, детство, юность, всё, абсолютно всё, но оно перешло в ужас, гадкий и неистребимый ужас того, что я умираю. Я больше не могла сдерживать позывы вздоха, хотя знала, что это будет финал. Мучительная боль разрывала голову и грудь, хотелось дышать, хотелось воздуха, хотелось жизни. Я не понимала, как могла хотеть умереть когда-то?! Это недопустимо, я столького не пережила, не испытала, не сказала людям… а сколько я уже пережила и выдержала?! Погибнуть после всего?! Я не хочу! Но я не могу больше, Господи, я должна сделать глоток. Приоткрытые губы впустили смерть сквозным потоком. Вода хлынула через нос и рот, превратившись в кошмар ада. Когда ищешь воздуха, а тебя до пределов забивает вода, вода, сплошная вода, запускает щупальца внутрь, в дыхательные пути, по гортани, и вот я словно ощущаю её желудком, но не могу выплюнуть, ничего не могу сделать, потому что она поглотила меня, затопила, потащила на дно. Я столького не сделала! Не стала женой, матерью, не попрощалась с родителями, не вернулась на родную землю, не заявляла смело о своих