Registry of marriages – сингапурское учреждение, занимающееся оформлением браков
====== Ночь ======
Ночи в Сингапуре какие-то слишком вездесущие, густые и переполненные. Если не уехать подальше от шумных центральных улиц и за мили виднеющихся небоскрёбов, то она так и затягивает, навязывается и липнет, будто это воронка или лента для ловли мух, а не город, и её ворсистые паучьи лапки дотягиваются до самых дальних углов. Местная ночь так многолика, что даже день здесь как будто бы часть её, и у меня совершенно не бывает ощущения дня. Это результат моей деятельности, конечно. Редкую торговую сделку заключаешь под палящим солнцем, потому что несколько странно говорить «по рукам», придя к компромиссу в цене за полторы тонны кокса, когда за соседним столиком угощает пломбиром своих чад мамаша. Нет, всегда дожидаешься темноты, и начинаешь активничать. Боюсь, люди из-за этого когда-нибудь подумают, что таким как я на самом деле стыдно за то, что они делают, поэтому они предпочитают скрытность и таинственность позднего времени. Но дело вовсе не в этом, я бы торговал чем угодно хоть на школьной площадке в полдень. А вот люди начнут возмущаться, жаловаться правительству, и если то не примет меры, то станет ясно, что оно в деле, и тоже сотрудничает. Скомпрометировать себя боятся именно они, эти официальные власти, которым не хочется сознаваться в продажности, и они навязывают нам, честным бандитам, свой режим и график. То есть наоборот, свой, утрене-дневной они свято берегут, и выводят нас на тёмную сторону. Но я даже рад, люблю поспать после пьянок, да и вообще вскакивать куда-то и спешить с утра уже не моё. Но когда в последний раз я участвовал в пьянке? Ночь снова подталкивает меня на приключения, или мысли о них. Я умел избегать соблазны, хотя бы потому, что давно им всем поддался, пресытился и мне они были неинтересны. Но иногда увлекало смотреть, как им поддаются другие, из-за чего я мог пробыть в каком-нибудь заведении час-два, ничего не делая, ни с кем не разговаривая, просто смотря. Сегодня же я воспротивился и этому. Предпочел, как часто в последнее время, тихую компанию. Найдя место для парковки поодаль от подъезда, я прошёлся немного и набрал домофон. Сынхён не поднимал, хотя я ждал долго. Воспользовавшись имеющимся ключом, я проник внутрь и поднялся на лифте. Звонил в дверь не менее долго, чем в домофон, после чего начал беспокоиться. Если монотонный гуд домофона я слышал сам, то через толстую железную дверь тревожных моих сигналов-просьб открыть не доносилось, но я был уверен, что звонок работает. Сегодня никаких дел не было, и если бы ему захотелось где-нибудь оттянуться, он сообщил бы мне. Куда он делся? Я набрал его номер, но и он не отвечал, гудя мне неприятно в ухо. Волнение усиливалось, так что я не смог сдержаться и открыл дверь в квартиру, в очередной раз воспользовавшись запасным ключом без устного согласия хозяина, но обычно при таких ситуациях он всегда оказывался внутри, либо же заранее просил меня заехать за чем-нибудь. Однако квартира была темна, пуста и одинока, сколько я не ходил по комнатам. Где он? Где его черти носят? В ответ на мой молчаливый гневный призыв, зазвонил айфон и я поднял.
– Чего хотел? – поинтересовался Сынхён. Я огляделся. Говорить или нет, что я вторгся? – Заезжал к тебе, – я опустился на диван, к моей радости уже смотрящий не на портрет Элин, а телевизор. – Тебя не оказалось, вот и хотел спросить, где тебя носит? – Да так, Наташа вытащила прокатиться. – А меня чего не позвали? – Кто-то по-скотски вчера ушёл, не прощаясь. Наташа не обижается, Наташа отвечает взаимностью. – Я понял, – улыбнулся я, наткнувшись рукой на фотоальбом рядом. Положил его на колени и стал листать. – Принял к сведению, исправлюсь. Она завтра ещё не уезжает? – Нет, вроде бы через три дня. – Ладно, передавай привет. Скоро расходитесь? – Нет, только сели и заказали по бокалу, – сказал Сынхён, всё ещё не приглашая присоединиться. Наташа, как и когда-то, пытается воспитывать меня без слов, показывая, как принято между нормальных людей. Все эти нормы я усваивал только для того, чтобы вести себя соответственно именно с ней и друзьями. Я дорожил своей подругой, моей первой женщиной, и не хотел бы выглядеть перед ней самодуром и балбесом. Придётся принять этот урок и потосковать без них. Ясно, дома Сынхёна не ждать ещё час-два. С каждой страницы на меня смотрело по четыре снимка, каждый из которых запечатлел Дашу, одну или среди её друзей, или среди родственников. Подняв фотоальбом, я потревожил под ним распахнутый всё на том же развороте журнал, где невеста миллионера во всей красе улыбалась под макияжем и штрихами фоторедакторов. Мы с Сынхёном пожелали друг другу спокойной ночи, и я убрал телефон в карман. Листая страницы, я каждое старое фото Даши сравнивал с той девицей-моделью, в которую она превратилась в Сингапуре. Неужели Сынхён собирается её полюбить? От неожиданности я тогда едва не купился на это, но теперь, обдумав, понял, что это всё сказки и пустая болтовня. Он привлекал к ней моё внимание. Чтобы выиграть спор? Почему он считает, что я его не понимаю, если сам никогда не любил? Мы ведь ладим и прекрасно общаемся, для чего ему пробуждать во мне симпатию к какой-то бабе? Я усмехнулся. Назвать Дашу бабой – это круто, конечно. Я снова покидал взгляды на прошлое и настоящее этой особы, и, без пристального наблюдения за мной Сынхёна, мог присмотреться и повыбирать более тщательно. Какой она мне нравилась больше? Да нет, тут и говорить нечего, раньше она была бедной и неприметной провинциалочкой, одетой в хрен пойми что, а теперь её внешность изменилась настолько, что от красоты замирали мужчины. Не я, но другие замирали – я видел. Это не потому, что я не ценю красоту, просто я уже давно ни от чего не замираю. Я перелистнул страницу журнала и обнаружил там парное фото, жениха и невесты. Насколько они были разными можно было понять и по внешнему виду, но когда ещё знаешь лично и того, и другую, то картинка превращается в настоящий фарс. Развратник, не имеющий никаких моральных принципов, и овечка на заклании, чью невинность он забрал, купив. С присоединением Сынри к драконам в мой бюджетец стало вливаться примерно на пятьдесят миллионов годовых больше. Он золотоносная жила, и мой «философский камень» отлично сработал. Она выходит за него по инерции, потому что таковым закрепление его за ней будет убедительнее, и тогда он точно никуда от меня не денется, а это и было условием договора? Или она выходит за него от безысходности, потому что он её богато содержит, оказывает поддержку и любит? Даша научилась принимать, а не только давать? Я бы хотел думать, что научилась. Никогда ни одному мужчине не понравится та, что ничего у него не берёт, лишая его возможности быть мужчиной, дарителем, защитником, спасителем и героем. Это детское «я сама» тешит их гордыню и самолюбие, но портит жизнь и набивает им шишки. Зачем женщине гордость? Чтобы завышать себе цену и казаться неприступной? Но стоимость определяет не отказ, а то, что получит мужчина, когда ему отдадутся. На моей памяти, самые большие деньги я спускал на проституток и тех, что умели под меня подстраиваться и терпели, а те, что задирали нос, оставались в стороне. В самом деле, как может дорого стоить то, что вообще не продаётся? Я не люблю добиваться женщин. Мне не трудно – мне неинтересно. Даже не так… мои старания были бы увлекательны, я мог бы планировать, изобретать и покорять, но мне именно что скучна позиция гордой женщины, которая говорит «нет». Редкая способна обосновать это верностью мужу, страхом залететь или подцепить заразу, или прямым признанием, что ей не нравится кандидат. Чаще женское «нет» – это именно флирт, ломание, кривляние и попытка зацепить. Вот Даша сама до конца не понимала, почему всем отказывала. То какой-то там суженый на родине, то Боженька не велит, то просто не хочется, а то не хочется именно Сынри. А сейчас захотелось? Смогла ли она проникнуться к нему симпатией, полюбить? На диване лежало два пульта, от телевизора и DVD-проигрывателя. Я понял, что Сынхён смотрел что-то, поэтому включил один, потом другой. Огромный экран представил мне неразборчивую картинку молодёжной тусовки, и я было подумал, что это начало одной из тех клубных порнух, которые помогаю организовывать, но что-то сразу же разуверило меня в этом. Костюмы, платья, слишком детские лица? Оператор снимал танцы юношей и девушек, нарядных, с прическами. На заднем плане, полукругом, стояли накрытые столы, за ними сидели взрослые люди, мужчины и женщины. Я припомнил, о чём говорил Сынхён. Выпускной Даши. Он ненормальный. В смысле, Сынхён. Зачем ему эта дребедень? Но эта дребедень засосала меня так, что я и не заметил. Я пытался найти в толпе Дашу и узнать её, это как развлечение в играх «найди потерянное в замусоренной комнате». Именно потерянное. Именно в мусоре. Я смотрел на явно выпивших или перепивших подростков, которые порой поворачивались на камеру, запыхавшиеся и счастливые, пьяненькие от шампанского и краснощёкие, они что-то говорили, но я не знал ни слова по-русски. Мои глаза всё ещё ждали Дашу, а её не было на этом празднике жизни, как будто. Я начал узнавать по второму разу возникающих девиц и ребят – память на лица у меня всегда была отличная, – и они стали раздражать меня, ничего собой не представляющие горлопаны, расфуфыренные малолетки, в чьих лицах выражение покорителей мира, ведь школьный аттестат это такая заслуга! Даже я не гляжу вокруг с такой претензией победителя. Даже когда выпью. Где Даша? Ладно я не попадаю в кадры порно-вечеринок, я их устроитель, а не участник, но у этой девчонки вроде как выпускной, где она сама? Камера была переведена из эпицентра событий и выхватила крайний столик, до этого не попадавший в охват объектива. Я уж думал, что сейчас увижу и кого-нибудь из Дашиных родителей, но их не было. Она сидела одна, смотрела на танцующих, едва-едва улыбалась и держала в руке бокал с соком. Я даже отсюда и сейчас по цвету видел, что это сок, не шампанское, не вино, которые могли себе позволить вчерашние школьники, а сок. Без чьего-либо присмотра, без каких-либо лишних запретов, эта странная провинциалка сидела и радовалась безмятежной трезвой улыбкой и сияющими глазами своей жизни, но не так, как остальные. У них было ощущение выигранной игры, окончания праведных трудов. У неё читалось ожидание начала чего-то нового, интригующего, неизвестного. Оператор стал приближать её лицо, и она его заметила. Смущенно отодвинув стакан сока от губ, Даша улыбнулась шире и помахала на камеру. Я поставил паузу и откинулся на спинку дивана. Включенный телевизор с замершим кадром стал вторым портретом в этой комнате, только они смотрели не друг на друга. Элин смотрела на стену напротив, а Даша – на меня. Пришлось закрыть глаза ненадолго, чтобы собраться с мыслями, которые появились от всей этой ерунды. И эта девушка говорила мне, что любит ближних, что вела какую-то особенную блаженную жизнь в России? Я не увидел ничего, кроме себя, сидящего в клубах подальше от всякого сброда. Дистанция. Я чувствовал себя выше них, лучше и умнее, поэтому не хотел присоединяться, мне уже приелись их удовольствия, и я поодаль. Но я хорошо понимал свои чувства и мог их вывести словами. А Даша не могла, она не задумывалась, но чувствовала то же самое, что она лучше, что она другая. У неё в глазах не было желания присоединиться, дождаться, когда уйдут родители и позволить себе что-то, у неё не было восторга или зависти во взгляде. Она смотрела на своих одноклассников с усмешкой, сама того не понимая. Если бы она знала такие слова тогда, какие знает теперь, она бы подумала, что за набухавшаяся куча дерьма толчется у неё под носом? Нет, она сидела тогда и думала что-то вроде: «Плоть человеческая слаба, как жаль, что они уступают искушениям, ведь пить плохо, и вообще, можно было бы веселиться куда спокойнее и приличнее». Но разве не одно и то же в итоге получается? Её стремление к самопожертвованию после этого словно стыд за то, что в действительности она не любит этих людей, презирает их. Да, она никогда этого не озвучивала, не могла просто, потому что выросла в другой атмосфере, где таким идеям неоткуда было взяться, но если не сформировался в голове ясный и четкий текст, описывающий чувства, это не значит, что чувств нет. Можно чувствовать одно, но будучи введенным рассудком в заблуждение, объяснять всё ненастоящими мотивами, поддельными причинами. Потому что все вокруг говорят: «Если ты хочешь ради других чем-то пожертвовать, то это любовь». А если бы говорили: «Если ты жертвуешь собой, то просто выделываешься, возносишься над другими» – продолжала бы она свою благотворительность? Я смотрел в Дашины глаза, голубые, под которые подобралось цветом платье, и ощущал истоки её жертвенности. Бессознательное желание показать, что она лучше и такое же рефлексивное желание выйти из круга всех этих дураков и идиотов. Её не привлекал рай, о котором, как мы выяснили, у неё и представления-то четкого не было. Её просто не привлекал этот мир, в котором не было ничего для неё примечательного, и она без особого огорчения соглашалась его покинуть. Ей по-настоящему были дороги лишь близкие люди. Как и мне. И жизнь подальше от всего этого – быдла, отребья, материалистов, шума и быстротечного веселья. Я выключил телевизор и засмеялся. Не навязываю ли я Даше то, чего в помине нет? Не дожил ли я до того трафарета, который прикладывала ко всем она? А если всё-таки она любит ближних? И Сынри полюбила? Тогда любовь – это такая чушь, которая, если и существует, то не стоит внимания. Не вызывают уважения люди, испытывающие какое-то мелочное дерьмо, и называющие это любовью. Засуньте все себе свои двухдневные любови в задницы и покрутите. Неужели не понятно, что чувства не существуют отдельно сами по себе, никак не соотносясь с поступками и реальностью? Неужели кто-то думает, что можно испытывать, допустим, привязанность, изменяя? Или обожать избивая? «Да, я без неё жить не могу, но вот так проявляю свои чувства». Нет-нет, ребята, путайте других. По-моему, нет ничего проще, чем проводить обратные связи, и всё встанет на свои места. Изменяет, значит, не дорожит и хочет кого-то ещё, бьёт – значит, получает от этого удовольствие и плевать на того, кого лупит. Самообман и ложь – это трусость, а её может себе позволить только бессовестный человек. Я, что ли? Как я сейчас опять перевёл всё на себя? Между мной и Дашей вечно какой-то очень короткий шаг, как между всякими крайностями и противоположностями. Голубые глаза. Я хочу увидеть их, в живую. Зачем? Что ещё мне от них надо? Ничего. Потрахаться? Не буду. Ничего, ничего мне от неё не надо, и всё-таки я всё равно хочу оказаться рядом, наблюдать за ней, спросить что-нибудь. Почему? Мне же на неё совершенно всё равно. Как странно, что поступки мои противоречат этому моему убеждению. Самообман, трусость, отсутствие совести. Да, это точно про меня. У Сынхёна в одном из ящиков нашёлся кокаин. Прежде он бы у него не завалялся, но сейчас я был рад тому, что тот оставил немного. Я вынюхал две дорожки, пытаясь привести голову если не в порядок, то хотя бы в расслабленное состояние. Я не пытался избавиться от чего-то или забыться. Я хотел, чтобы в сознании моём всё нашлось как-то само собой, потому что, понимая себя, я от скуки переставал хотеть себя понимать. Я хотел бы запутаться, чтобы заняться решением задачки, но боялся, что всё слишком просто и легко. Необходимая доля безумия от наркотика стала накатывать. Искусственное состояние эйфории, как жаль, что даже под чем-то я понимал всегда – это искусственно. Ликовал организм, но не разум. Разум цинично потешался над попытками выйти из-под его власти. О-о, хороший пошёл бред, я начал разделять себя на части и находить между ними противоречие. Нет, это не так, я крайне цельная личность. Покинув квартиру Сынхёна, после того, как по привычке замела следы своего присутствия, эта личность вместе со своим разумом, совсем слегка не в себе, покатили в свой дом, где их встретили Гахо и Джоли. За путь в полчаса кокаин немного выветрился, но это не помогло, когда я нарвался взглядом на фотографию Даши неподалеку от входа и испугался паранойи. Пятисекундный столбняк позволил вспомнить, что я сам принёс её сюда несколько дней назад вместе с белым конвертом, в котором лежало подписанное её рукою приглашение на свадьбу. Я его даже не открыл и забыл об этом снимке. Ноги медленно подвели меня к высокой тумбочке. Достав сигареты, я закурил и оперся локтем возле изображения Даши. С каким укором она на меня смотрит! – Да, я бросил тебя в куб с водой, – ответил я тишине, пытаясь прислушаться, не раздастся ли гневный возглас? Помимо того, что звучал внутри меня. Даша стала тишиной, обижено молчавшей. Я взял конверт, потому что мне нужен был диалог, и мне не нравилось, что я не могу прямо сейчас поговорить с кем-либо. Проклятый кокаин, веселье переходит в невоздержанность и нервозность. Распечатав бумагу, я достал оттуда листок с датой, повторением имени гостя и бледными инициалами «S» и «D» внизу, первые буквы имён молодожёнов. От руки написанные слова я оставил для прочтения напоследок. Меня отторгало от ознакомления с ними предчувствие содержания, которого мне не хотелось бы видеть: слёз, проклятий, обвинений, или, чего хуже, упоминаний Бога, что он всё-таки есть, раз у меня не вышло её убить. Бога всё-таки нет, потому что если и спасло её что-то, то никак не он. Но я всё-таки начал читать…
Не включая света, мы целовались с Мино, пока он не оттеснил меня к кровати. Я почувствовала её задней стороной колен, и тогда наши губы разомкнулись. Из-за спины Мино падал узкой полосой луч от лампы, что была в гостиной. Я опустилась на постель, забираясь на неё задом, отталкиваясь ногами и руками назад, чтобы освободить пространство для Мино, маня его следом. Он стоял и смотрел на меня, возбуждённую, ждущую, горячую от желания и горящую им. Футболку он выпустил ещё где-то по пути в спальню, теперь же взялся за джинсы. Его движения… его пальцы, расстегивающие пуговицу, опускающие вниз ширинку… Это всё было совсем не таким, как у Сынри, не говорило, как у того «мне плевать, что ты скажешь на это» или «я хочу и я возьму». Нет, Мино всем, от глаз до кончиков пальцев, показывал, что не сделает ничего, что не хотелось бы мне. А мне… мне хотелось совершенно всего, что он мне даст, что сделает. Я была согласна на всё, и об этом моё лицо красноречиво говорило. Поэтому Мино спустил джинсы, оставаясь в светящихся в темноте белизной боксерах, чья резинка с надписью Армани показалась ещё тогда, когда он разделся сверху. Он выступил из джинсов, как из воды, настоящий молодой бог, которого я, наконец-то, увидела без строгой экипировки клерка. Его тело было совершенным, неважно, что было недостаточно светло для разглядывания подробностей, оно было абсолютно идеальным для меня, упруго-твердым, гладко-рельефным, доводящим меня до исступления приближением, ароматом, контуром плеча, на котором дугой выступил бицепс, когда он оперся на постель передо мной, наступая, крадясь, забираясь сверху. Очередной поцелуй перехватил моё дыхание, проглотил мысли, способность мыслить. Пальцы Мино обхватили моё лицо, срывая стоны с языка, его язык скользил между моих губ, и я откинулась на спину, хватаясь за его плечи. Часы на его запястье едва слышно тикали, когда он откидывал мои волосы назад, возле моего уха, чтобы открыть шею и прильнуть к ней губами. Мои ноги раздвинулись в стороны, чтобы обхватить Мино снова, как делали это в машине, но теперь его жёсткой похоти, прикрытой лишь боксерами, не скрывала более плотная ткань, и я ощутила сквозь своё бельё его напор, готовность, длину. Моё платье расстегнулось волшебством ловких мужских рук, что он сделал не глядя, и через секунду я уже сама стягивала его через голову, торопясь прильнуть к Мино всем телом, кожа к коже. И вот мы были раздеты до пояса, бюстгальтер мой был откинут куда-то, и голая грудь ощутила крепкую ладонь, уверенную, в меру нежную, в меру повелительную, сжимающую вершину груди с силой, достаточной для того, чтобы почувствовать сексуальную власть над собой, но ещё не завизжать. Губы не уставали целовать друг друга, но в какой-то момент мы оба поняли, что нужно переходить дальше, и от этого синхронного осознания отделились, касаясь лишь кончиками носов, в упор смотря в глаза напротив, блеск в них, на уста, облизываемые рвущимися в пропасть страсти языками. Мино ещё раз погладил мою щеку. На другой его руке я лежала, и она ласково водила пальцами по моей спине, под лопаткой, и по позвоночнику шли разряды. Эта пауза, позволившая нам решиться, прекратилась захватом моих губ. Мино ушёл от щеки ниже, по предплечью, ниже, достиг бедра и оттянул трусики. Его пальцы, подумав о чем-то, не стали задерживаться, и потянули бельё вниз. Я приподнялась, чтобы он раздел меня до конца. Я не нуждалась в стимуляции, мне не нужно было, как с Сынри, чтобы он ласкал меня внизу, разжигая желание. Если бы Мино тормозил, я бы прожгла кровать. Более того, я была рада, что он не касается меня между ног… это по-прежнему казалось мне чем-то запретным, чем-то непристойным, развратным, потому что верх создан для верха, а низ для низа. Да, во мне ещё барахтались какие-то стереотипы, но это, пожалуй, из той категории, что не изменить в себе. Поцелуй всегда останется для меня больше возбуждающим, чем самый изощрённый кунилингус, а объятия человека, которого хочется и без горячительных приправ, сексуальнее, чем мастерский половой акт. Я дотянулась до его боксеров и тоже их потянула прочь. Он поймал меня за запястье. Я словно обезумела, и с трудом остановилась, ища ответа в его лице. Он недовольно нахмурился: – Презервативы остались в сумочке Мины… – Плохо соображающая, я потёрла лоб, ища выход из проблемы. – Подожди. – Сочинив что-то быстрее, Мино поднялся и вышел в гостиную. Я услышала смех Наташи и наигранное возмущение в её голосе, после чего Мино вернулся с победной улыбкой, подняв руку с добычей в виде презерватива. Он снова стоял у кровати, снова снимал с себя очередной покров, оставаясь окончательно без всего, только длинные ноги, только стройные бёдра, сочные и аппетитные, каким может быть что-то порождающее физическое желание, граничащее с голодом и желанием есть. Физическое желание, порождающее боль, если его не утолить. Я увидела его всего, полностью. В сумраке неосвещенной комнаты, но даже так… я не видела ничего более красивого и сексуального. У меня не было позыва отвернуться, устыдиться, перетерпеть. Я хотела смотреть, щупать… сделать то, что хотел от меня Сынри, но что мне было противно ему делать. Нет, оказывается, меня тошнило не от услуги, а от претендента на неё. Член Мино хотелось попробовать. Во всех смыслах, во всех позах. Он был крупнее Сынри, заметно крупнее, и когда он вновь опустился на меня, я приняла его с пылом, беззастенчиво, и даже жалела, что нас разделяет резинка. Сынри же утверждал, что меня не заставит избавляться от ребёнка? А чей он – ему знать не обязательно… Мино способен был удовлетворить меня только тем, что вошёл в меня, только тем, что лёг сверху, что прижал к себе. Как часто я слышала упрёки во фригидности когда-то, то от Тэяна, то от Сынри, из-за того, что я не хотела их. Мне хотелось смеяться! Как удобно мужчинам обвинять женщин в неспособности чувствовать, когда они просто не способны пробудить чувства. Мино не пришлось делать ничего сверхъестественного, вообще ничего не нужно было делать. Я хотела его так, как вряд ли захочу ещё когда-либо кого-то другого. И когда он плавно вторгся в меня, заполняя, из глаз брызнули слёзы. От удовольствия, экстаза, счастья. Я выгнулась под ним, задыхаясь, цепляясь за его бедра, когда он сделал движение обратно. – Нет, пожалуйста… – прошептала я, – не выходи из меня, побудь так… побудь во мне… просто побудь во мне. – Мино замер. Я обняла его, прижавшись к его груди, животом к его животу, теснее некуда, теснее невозможно. Мне нужно насытиться этим моментом, впитать его в себя, запомнить, как это, когда внутри тебя этот мужчина. По лёгкому движению, которым я ослабила хватку, Мино понял, что можно продолжать, и задвигался. Губы вновь слились в поцелуе. Ночь полетела демоническим шаром в греховную бездну, где не за что было зацепиться, чтобы прекратить, одуматься, осознать… Я не могла произнести ни слова, вертевшееся на языке «не останавливайся», «продолжай» и «ещё» срывались стонами и криками, и Мино не нуждался в просьбах. Каждый раз с Сынри мне хотелось, чтобы всё закончилось быстрее. Каждую секунду присутствия Мино мне хотелось обратить вечностью. «Целуй меня, целуй, поцелуи не должны закончиться» – думала я, пока это действительно происходило. Поцелуи не кончались. Я не помнила, чтобы мы отстранились друг от друга хоть чуть-чуть, пока между моих ног двигались его бёдра. Он оттягивал окончание, замедляясь, прекращая динамику, пуская в ход бёдра снова осторожно. Но под конец Мино не смог больше сдерживаться и заработал телом так, что я почувствовала внутри себя предел, глубину, боль изнеможения. Я закричала, готовая просить пощады, но он в этот миг кончил, ударив кулаком о подушку и с хрипом облегчения выдохнув у меня над ухом. Я приподнялась, впившись губами в его плечо и закрыв глаза трясущимися веками. Удовольствие, наслаждение, любовь – я не знаю, что это, что есть, а чего нет сейчас, но я не помнила ощущений прекраснее, чем испытала сейчас. Мино подождал, когда мы придём немного в себя, чтобы выйти из меня. Повернувшись спиной и слезая с постели, он снял презерватив и отправился в ванную. Я перекатилась на бок, чтобы увидеть его обнажённую фигуру, мелькнувшую на свету за дверью. С широких плеч глаза соскочили на самую роскошную задницу, какую я могла увидеть. После неё шли только те, от которых ослепнешь, как от солнца, то есть несуществующие. Впрочем, не уверена, что эта тоже не портила мне зрение, после неё не хотелось видеть никого и ничего. Через пару минут Мино вернулся, вытираясь белоснежным полотенцем, взятым в ванной, заодно им же и прикрываясь. Он забрался ко мне, откинув его, подставил плечо, чтобы я положила на него голову. Он не собирался выходить из сюжета о двух идеальных любовниках, или естественным образом вёл себя так, как положено истинному мужчине? Его рука, та, что с часами, взяла мою левую и стала гладить её, лаская пальцы. Некоторое время слов вообще было не нужно, они были лишними. – Я впервые изменил Мине. Вообще кому-либо, – сказал чуть позже Мино. – Я тоже, – улыбнулась всё ещё пьяненько я. – Что удивительно, учитывая наши отношения с Сынри. – Он не спит с тобой? – Спит, чаще некуда. Но не только со мной, я думаю. Я не против, мог бы не так редко… – Тебе не нравится?.. – Я остановила Мино, положив палец ему на губы. – С ним – нет. – Я поцеловала его, затяжно и жадно, как та, которая хотела бы завоевать, пленить, поработить, заявить о своих правах на этого мужчину. Где-то в нетрезвом сознании заиграла песня из далёкого российского прошлого: «Угнала тебя, угнала, ну и что же тут криминального?». Господи, я всегда думала, что эту песню спокойно могут слушать только сорокалетние разведенные тётки, а саму попытку забрать чужого мужчину я осуждала и кляла всеми плохими словами, какие мне были тогда известны. Теперь я пропела в душе эту песенку с хищной ухмылкой. Мино отозвался и победил меня в поцелуе по всем пунктам. Он целовался так, как мне, наверное, никогда не научиться. – А ещё раз можешь? – шёпотом спросила я у него, закидывая на его бок ногу. – Дай немного восстановиться, – пообещал он, но тут же посмотрел в сторону двери. – Но Наташа сказала, что больше не даст презервативов… – Плевать, давай без них, – махнула я рукой туда, куда смотрел Мино. – Пьяные женщины такие будоражаще смелые, – хохотнул он, приглаживая мои растрепавшиеся волосы жестом успокаивающего бешенную. – Нельзя так. – Чего ты боишься? Заразы или что я залечу? – Даша, я даже не знаю, я крайне воспитанный и культурный в плане сексуальных связей, мне так спокойнее. – Я потребовала перед свадьбой от Сынри справку о здоровье, так что заразы можешь не бояться. – А ты во мне уверена? – засмеялся он. – Если ты уверен в Мине, – пожала я плечами. – Может, в этом и проблема? – вздохнул Мино. – Я уже ни в ком не уверен. Опыт научил. – Мне плевать. Заразишь меня, я Сынри. Хоть позларадствую, – поморщила я нос ехидно. Мино опять захохотал. – Ты неподражаема, – коснулся он моего лба губами. – Тем более, ты меня уже заразил, – продолжила я. – Собой. Я инфицирована, а клин, как известно, вышибается клином. Господин Сон Мино, вам придётся быть гомеопатом. Я забралась на него, сев ровно, и увидела подкрадающиеся искры страсти в его глазах, внимательно изучивших меня от лица до груди. И он смог ещё раз, не менее долго и внушительно, чем первый, без презерватива, но сумев вовремя остановиться. Ему не хотелось лишних трудностей, я понимала это где-то далеко в мозгу. Удовлетворённые дважды, мы забрались под фиолетовое шёлковое одеяло Наташи, я опять лежала, прижавшись к его груди. Будто прорвавшаяся пелена позволила мне услышать музыку за стенкой, где служил оформлением телевизор. Наверное, это выветривался алкоголь, и я стала ориентироваться в чем-либо дальше, чем в пределах вытянутой руки. – Как ты думаешь, мы сможем ещё как-нибудь повторить это? – спросила я. – Стать постоянными любовниками? – Да. – Не знаю. Может быть. Но в Сингапуре это сложно. Иногда кажется, что тут все всё друг о друге знают. – Разумеется, он не собирался расставаться с Миной из-за того, что мы переспали. Трезвея, я возвращалась к реальности. А могла ли я расстаться с Сынри? Да он теперь убьёт меня быстрее, чем Дракон, если я брошу его у алтаря, или после. Его самолюбие, регулярно уязвляемое мною, не выдержит. – Не хочу завтра замуж. – Мино промолчал. А чего я ждала? Слов «не хочу возвращаться к Мине»? Даша, не будь смешной, это его добровольно выбранная девушка. По пути в ванную видимо, к нам сунулся Тэхён, хотевший что-то спросить у друга, но тот схватил подушку и кинул ею в него. – Не подглядывай! – крикнул ему Мино, они оба засмеялись и тот пропал. Я не переполошилась и не смутилась. Странно, я ощущала себя комфортно, прижатая сильной рукой к подтянутому боку. Это могло бы быть моим местом, законным. Сложись наши судьбы по-другому. – О чём ты сейчас мечтаешь? – задала я вопрос. – В этот период своей жизни. – Всё о том же. Достичь высот, иметь большие деньги. – И иметь на этой высоте разных женщин? – увидела я какое-то странное сходство между Мино и Джиёном после этой фразы. Дракон был его кумиром, и не удивительно, что он постепенно перенимал мировоззрение того. – Возможно. Власть развращает. Но потом мне надоело бы менять их. – И ты остановишься и заведёшь семью? Не думаю. Если ты сейчас пойдёшь по выбранному пути дракона, то обратно не свернёшь. Посмотри на Джиёна. При удачах в задуманном ты будешь точно таким же. – А что в нём плохого? – покосился на меня Мино. – В смысле, чем ему плохо, по-твоему? – Его никто не любит. Только если за деньги. – У него есть друзья. С ними наверняка отсутствие любви не так-то заметно. – Я не стала продолжать говорить о Джиёне. Я подумала о том, что только что исполнилась моя мечта. Я мечтала о Мино, пусть как о женихе или даже муже, но ведь я познала его, он был моим, хоть сколько-то времени. Если я продолжу мечтать о нём, это всё равно не сойдётся с его мечтами. В мечтах мы расходимся, а что может сроднять людей лучше, чем они? Он будет дальше грезить деньгами, считая, что без них не будет счастлив, а я буду грезить им, купаясь в деньгах Сынри, считая, что без любви никогда не буду счастливой. – Я бы хотела сбежать с тобой сейчас куда-нибудь, ото всех, ото всего. Доказать тебе, что деньги не главное. – Ты бы возненавидела меня через неделю, перебиваясь на съёмных квартирах, или теснясь с какой-нибудь роднёй. – Я жила в доме, где было четыре комнаты и кухня. Кроме меня там жило ещё девять человек. Я была счастлива. – Ты бы устала от готовки и уборки, захотела бы вернуть походы по ресторанам… – Я впервые оказалась в ресторане в восемнадцать лет, на свадьбе двоюродной сестры, и меня никогда туда не тянуло после. Я не только убиралась дома, я поливала пятилитровой лейкой несколько соток земли каждое лето, полола и таскала воду с колодца, вырезала сухую малину секатором до боли в пальцах и чистила курятник. Я была счастлива. – Ты бы никогда не посмотрела на меня, не будь на мне выглаженной рубашки, не пахни я Code Ultimate*, не носи Брайлинг** и не разъезжай на тойоте. Чисть я соседний курятник, ты бы хотела другого парня, Даша. – Я недовольно покачала головой, не согласная, но когда он упомянул Брайлинг, взглянула на них и увидела время. – Боже, пять утра! – Я подскочила так стремительно, что, утягивая на себе покрывало, едва не порвала его, прижатое торсом Мино. Он поспешил привстать с него, чтобы оно не затрещало. Я опомнилась, что не могу убежать в одеяле, и принялась собирать свою одежду. Растерянная и вернувшаяся с небес на землю, я забыла о том, что пыталась пробудить в Мино чувства и романтику, подбить его на побег. Через три часа мне готовиться к свадьбе, а я ещё не ложилась! Подцепив лифчик, я принялась его застёгивать, но крючки не попадали в лазы для них. – Иди сюда, торопыга, – позвал меня молодой человек, и я села к нему спиной. Лифчик застегнулся. Я ощутила поцелуй на лопатке. Его рука высунулась сзади, протянув мне мои трусики. – Спасибо, – схватила их я и впрыгнула в них. Пока я влезала в платье, Мино натянул боксеры и подошёл ко мне, чтобы поднять молнию. – Спасибо, – ещё раз поблагодарила я и повернулась к нему. Взгляды сошлись. Сердце застучало быстрее, будто не было между нами ничего, будто я, как и когда-то, невинная девочка, и вот-вот меня это великолепие впервые поцелует. И он поцеловал, только далеко не в первый раз. Внутри копошились надломленные и угасающие хмельные отголоски, а неверная интуиция впадала в истерику, что подобного больше никогда не повторится, что лучшее в своей жизни я познала, и Мино мне больше никогда не видать. И это последний поцелуй. – Тебя проводить? – Мне нужно разбудить Наташу… без неё я не уеду, – проговаривала я вслух, двигаясь на выход. Там стояла тишина, и я снова пропустила момент, когда она возникла? Телевизор когда-то выключили, и на диване, накрывшись покрывалом, спали Тэхён с Наташей, едва на нём помещаясь. На боку, один за другим, они не выглядели людьми с большой разницей в возрасте. – Наташа, Наташа! – подойдя к спинке и перегнувшись через неё, тихонько пихала я женщину. Мино подошёл тоже и, видя как тщетны мои старания, приложил два пальца к губам и свистнул так, что у меня заложило уши. – Подъём! – громко выдал он, захлопав в ладоши. Тэхён попытался развернуться и упал на пол, Наташа села и, будучи в майке, не нуждалась в прикрытии. Её многочисленные татуировки на теле вписались бы в какой-нибудь подвал или бордель, а в номере-люкс смотрелись неуместно. Я покосилась на Мино. Никогда прежде не видела его с растрёпанными волосами, с челкой, падающей вперед, а не уложенной, как обычно, ровненько и строго. Мино был воплощением мужественности, и если я задержусь ещё на минуту, то никуда не уйду от него, никогда, лучше умру. – Наташа, поехали! Нам нужно домой, – позвала я её и пошла на выход, боясь смотреть на мужчину своей мечты снова. Женщина встала, предварительно под покрывалом натянув бельё, взяла брюки, пиджак, повесила сумочку на плечо и поровнялась со мной в дверях. Я хотела подождать, когда она закончит одеваться, но она вышла в коридор и пошла в лифт с одеждой в руках. Мы не оборачивались, не прощались. Я шла, как будто меня выпустили из камеры на расстрел. Эта ночь всё-таки кончилась… как она могла так со мной поступить? В лифте Наташа принялась всовывать ноги в брючины, но этажом ниже дверцы разъехались, и вошёл мужчина лет сорока – сорока пяти, с пузком, в дорогом костюме, с залысиной и одутловатыми пальцами, выдающими сидячий образ жизни, отсутствие интереса к спорту и неумеренность в еде. При нём Наташа сумела запихнуть бёдра в обтягивающую ткань и застегнула пуговицу. – Whores***! – прошипел он, отворачивая лицо к стене. Я бы промолчала, хотя и поняла, что он сказал (Сынри, присутствующий регулярно при моём изучении английского дома, уверял меня, что каждый язык надо узнавать с его матерных и грязных словечек, поэтому назвал мне на английском всё, что произносить было неприлично), но Наташа тоже отлично знала этот иностранный, поэтому повернулась к мужчине, перейдя на английский. – Вы что-то сказали? – Я покосилась на своё отражение с немного размазанными тенями и припухшими губами. Ну да, а что ещё о нас можно было подумать? – Вы слышали, что, – не стал отступать мужчина, ответив Наташе. – И что тебе за дело? Завидно чьей-то приятно проведённой ночи? – прищурилась она язвительно. – Завидовать? Чему? – ухмыльнулся он. – Вы, шлюхи, отбросы общества. Пока мы, нормальные люди, работаем, вы ничего не делаете, и за это хотите получать деньги! Нет бы, полезную работу найти! Ещё и налоги не платите, существуете за счет таких граждан, как мы – бизнесмены. – Мы – шлюхи, – перекинула через плечо пиджак Наташа, держа его одним пальцем, – трахаемся с красивыми молодыми мальчиками, которым не приходится нам платить, а с такими как вы – бизнесменами, – мы и срать рядом не садимся, – сообщила она ему и, с гордо поднятой головой, подтолкнув меня, вышла на первом этаже, не пропустив этого сноба, не нашедшегося сразу что ответить, а после было поздно. Мы отыскали машину Сынхёна, которую так нагло эксплуатировали и задержали возврат. Наташа плюхнулась за руль, приходя в себя. Я не торопила её, с сонным водителем не далеко уедешь. – Как ты его приложила, – оценила я дерзость подруги. По-моему, она ею для меня стала сегодня. – А чего церемониться? Шлюхами называют женщин те мужчины, которые не могут себе их позволить, – она достала пачку сигарет и вытащила одну. – Покурю и поедем, ладно? – Хорошо. – Я пристегнулась, приготовившись ждать. Из опущенного Наташей стекла повеяло утренней свежестью. – А дай и мне, а? – Она посмотрела на меня, но без лишних вопросов протянула сигареты. Я тоже взяла одну, достала оттуда зажигалку. Прикурила так, как делала это Наташа. Сморщилась и ощутила сухость во рту, однако не надумала бросать, не закончив. – Гадость, – прокомментировала я. – Редкостная. – Откуда в тебе это всё? – Ебанутость? – Смелость, свобода, характер… ты же девушка. – Я дочь главного прокурора страны, сестра одного из лучших юристов мира и любовница Дракона. Первого я научила уважать женщин, второго любить их… и материться, – посмеялась коротко Наташа, – а третьего научила трахаться и дружить с женщинами. Поверь, эти три мужика трудные типы, после них вообще всё по барабану. – А твой муж? – А он научил меня любить, уважать и дружить, – улыбнулась Наташа. – Ты не смотри на мои измены ему, для меня ничего не значат все эти мальчики. Это радость мимолётная, разовое удовольствие. Когда я возвращаюсь к мужу, то нет моментов счастливее. Он слишком добрый, чтобы меня укротить, и я укрощаю себя сама. Имея перед ним вину, я становлюсь домашней и покорной, иначе устраивала бы скандалы или ещё как-нибудь распыляла свою энергию. – Знаешь, у меня было впечатление, – затянувшись снова, вдыхая противный вкус дыма, призналась я, – что ты руководишься указом Джиёна этой ночью, что он подговорил тебя сыграть со мной очередную шутку. – Я похожа на служанку Дракона? – Нет. – Я не играю против него, но и под его дудку плясать не собираюсь. – Ты расскажешь о произошедшем ему или Сынх