али реальность, объединяло и сближало. Я положила голову ему на плечо, пока ждали заказ, и мы как-то очень тепло и понимающе просидели без слов до подачи официанткой блюд. Когда Сынри предложил пойти и посмотреть ещё что-нибудь, я наотрез отказалась, предпочтя просидеть в кафе как можно дольше, и из него потом сразу же ехать в Домодедово. Я не хочу больше Москвы, я наелась ею меньше чем за три часа. И вот, за несколько часов, намного больше необходимого, мы всё-таки вернулись в аэропорт, чтобы устало и безропотно ждать своего рейса. Несмотря на количество выпитого кофе, меня стало клонить в сон и, допив очередную чашку, я свернулась на стуле. В голове всё ещё гудела московская весна, из пробок, суеты, безликости и бездушия. Или безумия? А где этого безумия нет? Где нет смысла, там нет и разума, и если мой смысл в Сингапуре, чего же я хочу от здешнего края? То и дело вспыхивали где-то в голове громкие и пафосные выкрики, вроде «карету мне, карету!», пока я не поняла, что уснула, и была разбужена Сынри: — Даша, вставай. Началась посадка, — аккуратно потряс он меня за плечо. Я сонно кивнула и автоматически пошла за ним, придерживая его куртку, которой оказалась накрыта. Что ж, вот и последний отрезок пути, несколько кружек кофе исчерпаны, осталось до финала несколько разговоров в самолёте, которыми мы сокращаем длину пути. В какой момент сказать Сынри, что я хочу расстаться и оставить его? В какой момент я пойму, что готова остаться здесь? Пока не увижу Петухово и семью, я не решусь, не смогу. Незадолго до приземления, мы ещё немного поспали, после чего я стала приводить себя в порядок. Достав зеркальце, я обнаружила на лице остатки синяков. Хотела заявиться домой без косметики, но видимо не получится. Выудив из сумочки косметичку, я принялась замазывать кожу тональным кремом. Под тонким покрытием всё спряталось, но лицо сделалось похожим на восковую маску. Пришлось потянуться за тушью, слегка подрумяниться, подъярчить губы, а то я знаю маму, с порога же спросит, почему я бледная, что со мной и не больна ли я. Больна. Душой. Не убирая далеко средства макияжа, я развернулась к Сынри и замазала его фингал, поставленный Сынхёном, тоже. Не сопротивляясь, он стойко высидел процедуру. — Боишься, что твоя родня примет нас за двух скандалистов и драчунов? — Меня хоть и волнует, что они обо всём этом подумают, но я больше боюсь, что мой брат завяжет с тобой потасовку, если заподозрит что-то подобное. — И за кого из нас ты переживаешь? — Учитывая, что Ваня далёк от ваших кун-фу и, отломав доску от забора, просто приложит тебя, где увидит, за него я, честно признаться, спокойна. — Почему ты не сказала, что мне стоило нанять телохранителей? Я надеялся, что еду в семью жены, а не разбойничий притон, — хмыкнул Сынри. — Как, говоришь, брата зовут? — Иван. Он второй после меня, ему двадцать один год недавно исполнился. — И-ван? — раздельно произнёс супруг. — Король? — Я опомнилась, что звучит, действительно, очень по-корейски, напоминая имя Ли Ван, только в произношении с русским акцентом «ван» звучало как корейский титул «король». — Нет же, это имя русское такое. В общем, лучше говори Ваня. Я так давно не видела их всех! Сильно ли они поменялись? Младшие наверняка подросли. А как родители? Постарели, изменились? Хоть бы бабушки и дедушки ещё были в здравии! Я не задумывалась о том, что без меня могло произойти что-нибудь, а ведь не только я жила эти месяцы как-то, жизнь в Петухово тоже не стояла на месте. В который раз пройдя все условности и формальности, мы вышли из Богашёвского аэропорта и я, оглянувшись и увидев надпись на дверях «Томск», ощутила себя окончательно добравшейся. Родная земля. Сибирь. Закрыв веки, я втянула полные лёгкие воздуха. Уже лучше, намного лучше, чем в Москве. — Ты чего? — держа чемоданы, вывел меня из состояния лёгкой медитации Сынри. — Адаптируюсь. — Пошли в такси, по пути будешь адаптироваться. — Кивнув, я бросила ещё один взгляд назад, на юго-восток. Раннее утро, мы прилетели фактически с рассветом. Взошло солнце нового дня и новой жизни, и оно светило мне откуда-то оттуда. Из далёкой и жаркой страны, из бананово-лимонного Сингапура, как пел Вертинский в своём танго. Из самого каменного сердца Дракона, которое горело огнём, согревая меня и обжигая. Но таковы драконы, вблизи они губят намного быстрее, чем издалека, даже если любят. На мне были лакированные туфли, обтягивающие брюки, скромная на вид футболка, но из натуральной ткани, не синтетика, на плечах кожаный пиджак. Макияж в порядке, я проверила, когда подъезжали, волосы забрала вверх, зная, как быстро они растреплются на продуваемом холме с нашим домом. Сынри вышел из такси в своём костюме от Армани. Мы оба с ним одновременно выпачкали ноги в грязи секунд за десять. Дорога не была асфальтированной, обычная, просёлочная, даже без гравия. Справа стояла голубая Покровская церковь, а напротив неё мой дом. Наш дом. Деревенский, деревянный, зелёные доски, резные наличники, покрашенные белой краской, дед сам их вырезал, он по дереву мастер, каких поискать. Наверное, я пошатнулась, потому что Сынри резко дёрнулся, чтобы поддержать меня. Я не могла сдвинуться и пойти, меня сковало по рукам и ногам. Я смотрела на свой дом, он был прямо передо мной, несколько шагов, но я словно не видела дотуда пути. Как преодолеть последние метры? Как решиться? Как заставить ноги шагать? Сынри не подталкивал меня, не зная, как себя вести сейчас, а я напрочь забыла о его присутствии, стояла и смотрела в окна дома, выходящие на улицу, за двумя из них кудрявилась бабушкина герань, другие завешены белым тюлем. Я услышала знакомый лай собаки, и только это стряхнуло с меня ступор. Петрушка! Мой родной, любимый пёс, мой Петька, он почувствовал! Он лаял не грозно, а радостно, словно ему поднесли миску его любимой каши с мясом. Споткнувшись, я заковыляла на неверных ногах с трясущимися коленками к забору. Глаза стали заволакиваться слезами, и нос потёк, я шмыгнула как простуженная, утирая его, хотя уже понимала, что он краснеет неотвратимо. Но когда до калитки оставалось шагов десять, она открылась, и из неё вышла мама. Я ахнула, закрыв рот дрожащей ладонью, даже отступила, словно божий свет пролился на меня, демоницу из ада. Слёзы и влага из носа потекли у меня по пальцам, которые прикрывали нездоровые перебои дыхания, приступами, выдохами и бронхиальными вдохами. Она остановилась, заметив меня. Длинная юбка, передник на поясе, чтобы не запачкать юбку, пока возится по хозяйству, кофта на куче пуговиц, маленький крестик на груди, светлые волосы, убранные под косынку, чёрную косынку. Такую, какая была и на фотографиях, что мне показывал Сынри. Уставшее лицо, постаревшее, хотя маме не было ещё и сорока пяти. Я не могла шагнуть навстречу, просто не могла. Я заставила её страдать, не спать ночами и плакать, Господи, кто бы знал, какой тварью себя чувствуешь, когда знаешь, что из-за тебя плакала твоя мать, а ты ничего не сделала, не могла сделать, ты даже вспоминала о ней всё реже, и даже не думала, каково бы ей было, узнай она, как ты живёшь.