Хотя я неоднократно встречал его во сне, в том монастыре без ворот, Вильгельм никогда не рассказывал мне об этом визите к Юнгу. Однако определенная рассеянность с его стороны не исключается. «Фрейд, — сказал он мне сегодня, — ночью хотел принимать лишь старых египтян. Стало быть, я воздерживаюсь. Что касается Хайдеггера, в его комнату допускались лишь греки. Так что вполне возможно, что Юнг полагает, будто видел меня. В конце концов, письма можно получать и до востребования».
Допустим. Знак King означает «уток», то есть поперечные нити ткани и, в широком смысле, книги, содержащие истину, которые, как и поперечные нити, остаются неизменны. Знак Yi, представляющий собой хамелеона, можно перевести, как изменения, превращения, преобразования. Англичанин говорит changes, немец Wandlungen. Если бы я однажды написал книгу, — сказал он мне, — я хотел бы, чтобы она была достойна этого названия: уток перемен. Том мечты, следовательно, словно ткань, из которой все мы состоим, генетический роман: king lyre.
И вот, я открываю наугад свой карманный экземпляр и попадаю на номер двадцать шесть, знак Да-чу, Воспитание великим, в нем соединились гора и небо, незыблемость и мощь создателя. Результат: устойчивость, неизменность усиливает движение, небо посреди горы вызывает в памяти зарытые сокровища, прошлое порождает будущее, история становится на ноги, все фантастическое разъясняется, правосудие осуществляется, роман пишется.
Это было время, когда Китай ощущался повсюду. Но что нас, именно нас интересовало под этим названием «Китай», так это не всем еще очевидный подъем внутреннего континента. Человечество шагало по лунной поверхности, ему было знакомо искусственное оплодотворение, развивались межпланетные связи, миллиард человеческих существ стоял теперь по ту сторону стены, воздвигнутой веками эксплуатации и невежества, новые русские цари долго бы не продержались, земля была безразлична сама себе, утро было великолепным. Запад и Восток были едины в своей опустошенности, и так же едины во всеобщем воскрешении. Необходимо было отыскать свой собственный путь в этом жестоком сдавливании, в этом половодье, в этом хаосе. Например, Дора, белая магия против магии черной. Каковая эта черная магия, лет через сто разрешится таким вот комическим опусом:
«Господин Леймарше-Финансье и Госпожа, урожденная Леймарше-Финансье, счастливы сообщить вам о бракосочетании своей дочери, Мадемуазель Леймарше-Финансье с Господином Леймарше-Финансье, сыном Господина и Госпожи Леймарше-Финансье.
Синкретическое и Космическое Свадебное Благословение будет им даровано в
Центре Медитации, Управления и Универсального Синтеза, на площади Виктория Мао, 14 июля с. г., в полдень.
Примите это в качестве уведомления. Администрация Института Леймарше-Финансье,
Гонконг, 1 мая 2099 г.»
Так и живет людская туманность, выпутывается, запутывается. Этим утром солнце было точь-в-точь таким же, каким его видели Лао-Цзы, Чжуан-Цзы, Шекспир, Бах и Моцарт. Во времена, о которых я веду речь, ориентирами были: сквозняк, отблеск, трепет, призыв. А еще — и это совершенно не поддается объяснению — некий яркий свет внутри самого человека, который преображал обыденное, повседневное существование. Мы были счастливы, вот и все. А это очень серьезно — счастье, это вопрос вопросов, вечно новая идея в Европе, Америке, Африке, Китае, магическое учение, от которого ничто не должно отвлекать око разума. Речь идет о личности, только о ней, и долой всякую пропаганду. Вам говорят, что счастья не существует? Не верьте. Вам пытаются всучить его с начинкой из дерьма? Настаивайте на своем, отворачивайтесь, не отчаивайтесь. Вам твердят, что истина ужасна, что это разложение, нищета, смерть? Следуйте своей дорогой, перейдите на другую сторону улицы, научитесь ускорять шаги, проходя мимо кладбищ, школ, пригородов, заводов, судебно-медицинского института, больницы. Выключите телевизор. Пусть вас обзывают как угодно: безответственным, подлым, эгоистичным, ленивым, аморальным, гнусным. Откройте окно, взгляните на дерево. Перепишите мне сто раз подряд вот эту фразу: «От своего собственного имени я, призвав несокрушимую волю и железную хватку, отрекаюсь от уродливого прошлого хнычущего человечества».
Старик Гюго, со свойственной ему скромностью, написал в 1873 году (еще не подозревая, что «Стихи» и «Сезон в аду» были опубликованы безо всякого успеха): «Что я есть? Один, сам по себе, я ничто. С моими принципами я всё. Я цивилизация, я прогресс, я Французская революция, я социальная революция…» Разумеется, его понимают, его прощают, его очень любят, на него не сердятся, его, походя, исправляют, столы давно уже не вращаются, никто не приходит постоять над могилой при лунном свете, ни один призрак не вырисовывается в тумане или на горизонте, Уста Сумерек ничего больше не прошелестят о Боге, вселенная, бесконечность, оторопелое бескрайнее пространство, жаргон, сточные трубы, баррикады, чудовищный Тенардье, самоубийца Жавер, героический Вальжан, трудная любовь Козетты и Мариуса, искусство быть прадедом. Бог и Сатана со времени их эффектного примирения (о котором до сих пор говорят) ладят друг с другом, словно мошенники на ярмарке, вполне спокойно сосуществуют, пас вправо, пас влево, тебе, мне. Их ребяческая игра уже не интересна даже детям, разве что, время от времени, невсамделишная ссора, размолвка, так, для вида, пара-тройка беззаконных боен, эпидемии, скандалы, история с подкупом газет, свобода печати, общественное мнение, зарекламливание телевидения, обозреватели, ведущие, интеллектуалы, авторы редакционных статей, духовенство, объединившееся с добром, со злом, с добром относительным, с букетом из цветов зла. Все мчится, струится, стремится, крошится, ершится, копошится. И крушится. Все завершится — и разрешится. Вовсю идет пичканье гормонами, считается, что все под контролем, это костная мука. Вижу, вы по-прежнему бесстрастны, это хорошо. Еще один шаг, сделайтесь китайцем.