Ладно, вернемся в Париж 1885 года, когда умер Гюго. Нанесем визит одному умному писателю — Мопассану. Он только что опубликовал «Милого друга», эту великую книгу о головокружительном восхождении прессы в эпоху, которую следовало бы назвать Республикой Претенциозников. Вспоминается, как в этом блестяще написанном романе высшее общество того времени (подобное обществу «Утраченного времени») собралось у директора-еврея газеты «Ля Ви франсэз», Вальтера, который сколотил себе состояние благодаря умелой подтасовке фактов, имеющих отношение к тунисской политике Жюля Ферри. Во время праздника, происходившего в его частном особняке, приглашенные любуются «самым блистательным шедевром века» (если верить словам критиков искусства того времени), полотном венгерского художника Карла Марковича «Иисус, идущий по водам». Идущий или крадущий? В данном случае разницы никакой.
Что касается госпожи Вальтер, набожной католички, соблазненной и покинутой Милым другом (который в скором времени — верх вероломства — венчается с ее дочерью в церкви Мадлен), для нее эта бездарная мазня является истинным откровением. Ей кажется, что Иисус похож на ее потерянного любовника, она молится на коленях перед этой иконой. Какая-нибудь нынешняя поклонница, безнадежно увлеченная модным художником-гомосексуалистом, точно так же, таким же затуманенным взглядом, наверное, любуется очередной уродливой инсталляцией своего идола на очередной международной Бьеннале. Ах, любовь… Мопассан знал в этом толк:
«Нескончаемая река любовников стремилась в Булонскому лесу, под звездным и обжигающим небом. Не слышно было никакого шума, лишь глухое шуршание колес по земле…»
И вот вам, теперь слово берет специалист по недоразумениям, многоопытный сын мисс Бовари. Несколько позже Пруст, внук дальновидный и рассудительный, но мастурбирующий более интенсивно, отправится в тот же Лес, чтобы там заниматься. Булонский лес невозможно изгадить, он вынес все, даже линию метро Булонь-Бийанкур. Впрочем, чтобы представить, до какой степени способы и приемы обмана остались неизменными с прошлого века, вот вам портрет министра Ларош-Матье:
«Он был из тех многоликих политических деятелей, не имеющих ни убеждений, ни значительных средств, ни храбрости, ни серьезных познаний, адвокат, меняющий свою позицию в зависимости от обстоятельств, красивый мужчина из областного центра, умеющий сохранить равновесие меж крайних полюсов и всегда „себе на уме“, нечто вроде иезуита-республиканца, натура подозрительная, такие сотнями произрастают на унавоженной почве всеобщего избирательного права».
Подставьте любые имена, фильм только что вышел.
Что же касается всемогущества информации, газетных хроник, вот вам образчик техники на все случаи жизни:
«При помощи недомолвок необходимо делать так, чтобы все подумали то, что нужно, опровергать так, чтобы все только утвердились во мнении, а утверждать таким образом, чтобы никто не поверил в сообщение».
В самом деле, проще некуда, именно так Иисус с лубочной картинки, или далай-лама, сегодня, в каком-нибудь вечно буржуазном салоне конца века может появиться не идущим по водам, но несущимся верхом на доске, как серфингист, по волнам Прессы, на виду у сгорбленных лунатиков. В те времена никто не покупал пусть даже маленького Сезанна, которого, впрочем, Золя решительно пытается убить в следующем, то есть 1886-м, году. Претенциозники, претенциозницы, претенциозники, поддельные картины, они подделки и есть, а подделки это деньги, а деньги это опиум, замкнутый круг замкнулся. Мопассан, истощенный скорее собственный ясностью сознания, чем излишествами, не заставит долго ждать, погрузится в галлюцинации, умрет. В 1889 году доктор Солье (а не Соллерс, как глупо написано в одном недавнем неправильном издании) в своем труде «Феномены аутоскопии»[7] замечает следующее:
«Когда он сидит за столом своего рабочего кабинета, ему кажется, будто он слышит, как открывается дверь. Между тем, слуге был отдан строгий приказ никогда не входить к нему, когда он работает. Мопассан оборачивается и не слишком удивляется, увидев, как входит он сам, усаживается напротив, уронив голову на руки, и принимается диктовать то, что пишет. Когда он заканчивает и встает, видение исчезает».