Я восторженно наблюдал за барахтаньем Франсуа в этом водовороте. Он прекрасно осознавал, чего хочет, он готов был лавировать, настаивать, уступать, добиваться. У каждого (и каждой) имелось свое уязвимое место, какие-нибудь побочные связи, возможные денежные поступления, не затянувшаяся еще рана. Он играл на этих клавишах, Франсуа, и, надо сказать, умел нажать правильную ноту. Музыкант в своем роде, один из лучших из нас, несмотря на критику тех, кто — наивные провокаторы — считали себя более чистыми. Никто не должен знать, кто мы такие. Никто, даже мы сами.
Вечер на том не закончился, я был пьян. Я улавливал обрывки аналитических прогнозов, суждения, кудахтанье, перешептывание на тему финансов, психологические штампы, всякого рода домыслы постаревших марионеток, которые могли бы, дай им волю, вновь навести порядок в Ситэ. Все время мелькали два-три имени, одни и те же. Внук некоего видного деятеля из Виши жал руку депутату-социалисту. Сенатор от христианских демократов ухаживал за редактрисой порножурнала. Сентиментальный епископ и два прогрессивных банкира жались к молодому пианисту, которому все прочили большое будущее. Чернокожая манекенщица и модная астрологиня не отходили от гинеколога с политическими амбициями. Подводник-коммунист вел беседу с подводником-фашистом. Еще один политик, скомпрометированный уже раз сто, тоже был здесь и расцветал, молодея, прямо на глазах. Франсуа ушел сразу после разговора с будущим министром. Я ел, что мог, и много пил. Рядом со мной уселась какая-то девица, с видом совершенно потерянным, мне скучно, скажите хоть что-нибудь, уведите меня хоть куда-нибудь. Хорошенькая, светленькая, полненькая, с глубоким декольте, глаза фиолетовые, круглая дура. «Какой у вас знак? — спросила она. — Дракон. — Такого не бывает! — Это по китайскому гороскопу». И потом, черт возьми, пришлось бы что-то произносить, как минимум выслушать ее историю про любовника, который не хочет делать ей ребенка, и как ей быть — то ли продолжать настаивать и залететь несмотря ни на что, то ли хватать первого попавшегося производителя и ставить его перед фактом? Вообще-то такие вещи обсуждать можно, почему нет? но только, пожалуйста, не со мной, на то имеются приятельницы. Еще одна явилась меня прощупать, тут же почувствовала мою социальную несостоятельность (что за брюки! что за пиджак!), вытянуть нечего, никакой перспективы. Автор одного убогого социологического эссе, предназначенного к широкому распространению, решил провести нечто вроде опроса: почему все революционеры, начиная с самого Маркса, в большей или меньшей степени антисемиты? Я вынужден был сказать, что ответ можно отыскать в самом вопросе, и вообще, есть Библия, которая, по определению, дает ответы на все. Зато внук вишистского деятеля захотел узнать, отчего «в моих кругах» все так осторожно высказываются по поводу борьбы палестинского народа и событий, происходящих в странах третьего мира. Молчу. «Вы вообще против гражданской войны?» — спросил он. Молчу. Тогда он прошествовал в направлении юного романиста-натуралиста, словно явившегося из девятнадцатого века, очарованного тем, что открыл Высшее общество. К ним присоединился экс-сталинист, издалека бросил на меня взгляд, преисполненный высокомерия и тревоги, некая неподдающаяся расшифровке, но убийственная фраза слетела с его губ, лицо с четко очерченным профилем, обрамленное гривой седых волос, когда-то украшало собой собрания, конгрессы, секретные — в той или иной степени — миссии в Москве, Берлине, Праге, Белграде, Гаване, Ханое. Директор культурных программ кивнул головой в моем направлении: редактриса порножурнала только что шепнула ему мое имя. Я теперь едва их различал, пространство, казалось, снова начало ускользать от меня, это могло плохо кончиться, день выдался утомительный. И все же внутри я был спокоен (внутри: конверт с пачкой хрустящих купюр). Дора куда-то подевалась. Секретарь будущего министра уселся рядом со мной и так, между прочим, как бы вскользь, чем грубее это сыграно, тем лучше срабатывает, поинтересовался, давно ли я знаю Франсуа. «Франсуа? Какой такой Франсуа?» — удивился я, еле ворочая языком. Он не стал настаивать, переключил свое внимание на жеманную актрису, что находилась в начале заката своей карьеры. А я стал размышлять над тем, как бы половчее, не слишком шатаясь, добраться до выхода.