лежат на тебе стальным грузом, особенно если они несут плохие новости. Ушастик не боялся так, как я, поскольку его мать с отцом в разводе, она чувствует себя виновной во всем плохом, что случается с сыном. Она почти никогда его не ругает, так что у Ушастика в одно ухо все влетает, а в другое вылетает.
А мне всегда достается на орехи, никто мне не посочувствует никому меня не жалко. Я
уже затылком чувствовал затрещину, которую отвесит мне мать. Мне было так жаль себя. Хорошо еще, отец приходит домой так поздно и такой уставший, что у него нет желания меня ругать. Мне так нравится, что он – водитель грузовика. Если бы он работал в офисе, как отец Сусаны, то приходил бы в пять вечера, полный энергии, чтобы всыпать по первое число. Как бы то ни было, а мне с лихвой предостаточно и матери. Дедуля за спиной называет ее “полковница”, а назвать ее так в глаза он не осмеливается. Даром что полковница.
Нас с Ушастиком догнал Пакито Медина. Он был таким спокойным.
- Сита Асунсьон тоже дала мне конверт. – Он продемонстрировал его с таким видом,
будто это был не конверт, а диплом.
- Это что же получается, я единственный, кого пилят в его же доме? Я быстро пошагал
дальше, бешено топая по земле ногами. Я по горло был сыт своими друзьями.
Пакито Медина побежал следом за мной, чтобы не отстать:
- Манолито! Меня тоже будут ругать.
- Я в это не верю. Как можно верить чуваку, который говорит тебе, что его будут ругать, а
сам и в ус не дует.
- Отцом клянусь.
Если он клялся отцом, тогда стоило этому верить. В любом случае, Пакито Медина был на
редкость странным.
- И тебе все равно, что тебя будут пилить?
- Нет, не все равно, – он стал очень серьезным. Конечно, меня будут не очень сильно
ругать, потому что я всегда вел себя хорошо. Не знаю, как я это делаю, но я всегда веду себя хорошо.
- А со мной все происходит совсем наоборот, – сказал я. – Ума не приложу, как я это
делаю, но я всегда веду себя плохо.
- Я сыт этим по горло, – заявил Пакито Медина.
- Я тоже по горло.
- Если когда-нибудь ты сядешь за мной, я дам тебе списать, обещаю.
- Только пусть это будет день, когда ты не ошибешься в вопросе, если тебе это не важно.
- Не важно, – подтвердил он и добавил – когда с тобой случается что-нибудь плохое, ты
должен думать, что все это пройдет, хотя ты и не веришь в это. И иногда, ты будешь вспоминать об этом так, будто это произошло с кем-то другим.
Думаю, что эти слова я буду помнить, пока я жив.
- А откуда ты это знаешь? – спросил я.
- Мне сказал так однажды мой отец.
Я постарался подумать об этом в тот момент, когда мать открыла конверт из школы.
Тогда я подумал: “Все это пройдет, через три месяца мне все будет безразлично, а через три года мне покажется, что все это происходило с другим”. Я старался продолжать думать об этом и дальше, когда увидел, какими глазами на меня смотрит мать, прочитав записку. А когда она отвесила мне оплеуху, увесистую, известную всем, затрещину, я вообще не мог думать. Еще и наказала меня до конца недели.
И вот теперь я могу думать только о том, что у меня остаются еще два дня, которые я
проведу, сидя взаперти, хуже гориллы в зоопарке, черствый, как хлеб, до отвала обожравшись арахиса. А еще я думаю о том, что Пакито Медина явно инопланетянин. Не знаю, откуда он взялся с Марса, Венеры или Юпитера, но откуда бы он ни был, ясно одно: жители его планеты гораздо добрее землян.
“Oscar Mayer” – марка колбасных изделий
Глава 8. Не знаю, зачем я это сделал
Не знаю, почему я так поступил. Идея пришла мне в голову по дороге домой, когда мы с
Ушастиком шли и играли в “вязанку слов”*. Сусана говорит, что это дурацкая игра, но если бы мы стали обращать внимание на эту девчонку, мы вообще ни во что не играли бы. Ей всегда нужно сказать:
- Это дурацкая игра.
- Тогда придумай что-нибудь сама, черт бы тебя подрал, – сказал я ей однажды, когда она
меня совсем достала.
Видимо, напрасно я это сказал. Ей взбрело в голову, чтобы мы встали посреди дороги
и стояли бы там до тех пор, пока не подъедет машина, а в последнюю секунду отбегали бы. Мы должны были выходить на дорогу парами, взявшись за руки, чтобы перекрыть путь. При этом побеждала та пара, которая дольше продержалась на проезжей части. Сеньоры, ехавшие в машине, высовывали руки из окошек и свистели, видя, что Джихад и Сусана не отбегают в сторону. Ну и натерпелся же я. Я даже протестовать не мог, только молча глотал слюну, и сердце мое подступило к горлу, а душа ушла в пятки. А у Ушастика уши стали краснющие, как помидоры. А все дело в том, что у Ушастика есть одно свойство – когда ему угрожает опасность, его уши меняют цвет. Ученые со всего света пытались найти этому объяснение, но так и не нашли. Но, как говорит мой дедуля, не всегда и не на все есть научные ответы.
Ну что ж, вот и пробил наш с Ушастиком час Х. Взявшись за руки, мы вышли с ним на
середину дороги. Вдруг мы увидели, что к нам неумолимо приближается огромный автобус. Нам с Ушастиком все это показалось усмешкой смерти. Такой же усмешкой тебе кажется все, когда ты загибаешься на Северном полюсе. Ушастик вырвал руку и со всех ног бросился на тротуар. Джихад кричал:
- Эй, вы, посмотрите, ну и храбрый же этот чувак!
Этим чуваком был я, Манолито-очкарик. Автобусу меня не одолеть. Ни автобусу, ни
Джамбо** со мной не справиться, потому что я собирался силой мысли остановить это четырехколесное чудовище. Ты даже не представляешь, как я был удивлен, заметив, что автобус остановился. Ведь одно дело, когда ты представляешь себе, что твои мысли имеют суперсилу, и совсем другое, когда они имеют ее по-настоящему. Это большая разница. Автобус остановился отчаянно, нет, нечаянно, вот черт, совсем запутался, ну это, в смысле неожиданно. Друзья мне аплодировали. Вдруг я увидел, что дверца автобуса открылась, и подумал про себя, что вот сейчас водитель меня спросит: “Как ты это сделал, Манолито? Как ты смог усилием мысли лишить меня возможности управлять автобусом, можно сказать, выхватил руль из рук?””
Но в ту же секунду до меня дошло, что водитель, видимо, никогда не спросит меня об этом. Это был не какой-то там незнакомый шофер, а сеньор Солис, водитель школьного автобуса. Когда я находился в двух с половиной метрах от него, то понял, что мне не доведется поздравить себя с могущественными способностями моей мысли. Сеньор Солис сграбастал меня за шиворот, чтобы отволочь к директрисе.
- Неужели ты не понимал, что мог погибнуть сам и погубить меня? – спросил он меня.
Сеньор Солис назвал меня чокнутым мальчишкой-камикадзе. Мои дружки перестали хлопать и покинули тротуар. Проще говоря, они попросту смылись. Сеньор Солис так громко на меня орал, что забрызгал слюной стекла моих очков. Вдруг несколько машин, стоящих позади автобуса сеньора Солиса, принялись гудеть, потому что хотели проехать. Сеньор Солис был вынужден залезть в автобус, сказав напоследок, что на этот раз он в самый последний момент избавляет меня от электрического стула, и что лучше мне уйти, как можно дальше.
Я вернулся домой только с заплеванным сеньором Солисом правым стеклом очков, потому что бывают в жизни человека такие моменты, когда он не может даже почиститься.
Вечером мне не хотелось полдничать, и я почти ничего не ел на ужин. Мама сказала:
- С ним что-то стряслось.
Короче, мне пришлось все скрывать и притворяться, поскольку я совсем не хотел, чтобы матушка прознала про то, что ее сын гораздо хуже, чем она себе представляла.
Ночью мне приснилось, что мы с сеньором Солисом лежим рядышком в гробах. Меня ничуть не волновало, что я лежу в гробу, зато очень напрягало то, что никто не позаботился отчистить всем вам уже известный плевок сеньора Солиса, и я не мог увидеть, кто присутствовал на моих похоронах.