— Эк вас угораздило! Все ли у вас цело? Садитесь скорее, а то уйдет! — сказал он и поскакал дальше.
Падение совершенно ошеломило меня, зрение помутилось, и предметы, казалось, кружились вокруг. С усилием всматриваюсь в ту сторону, куда помчался Мантык, и наконец начинаю различать, в версте или больше, охотников, скачущих вереницей, а впереди них несущихся свиней. Вскочив на лошадь, я бросился вслед за ними.
— Я возьму кабана, не выдавай меня! — крикнул я, обгоняя Мантыка.
— Спешите: — успел он крикнуть мне вслед.
Перегоняю двух охотников. Быстрота лошади моей была настолько велика, что я проскакал их [словно] бы мимо стоячих; нужно было особенно крепко сидеть, чтобы не выскочить из седла. Да, это был редкий конь! Теперь я еще более ценю его достоинства: около тридцати лет прошло с тех пор, а подобной лошади я еще не встречал. Смерть гналась — сколько раз он спасал меня от нее.
Впереди виднелись камыши: из опасения, что свиньи успеют скрыться в них, я дал нагайку своему коню и стал настигать стадо. Позади всех бежали поросята. Я закинул ружье за спину, вынул пистолет и, направив коня на поросенка, нагнулся с седла и спустил курок почти в упор — поросенок растянулся. Не останавливаясь, скачу через середину стада, обгоняю кабана, бегущего впереди, и отрезываю ему путь. Я не боялся, что он бросится на меня, так как не сомневался в том, что он измучен продолжительной скачкой. Действительно, кабан и не подумал защищаться, а повернул в сторону и пошел рысью — признак изнеможения. Остальные члены его семьи кинулись врассыпную, кто куда глядел. Завернув кабана на охотников, я схватил со спины ружье. Кабан, не зная, куда бежать, а также от усталости, остановился. Прискакал Мантык и, спрыгнув на полном карьере с лошади, стал подходить к кабану. Не успел я еще вынуть левой ноги из стремени, как раздался его выстрел. Кабан упал на колени; Мантык бросился к нему и за щетины свалил на бок. Я побежал на помощь, и мы вдвоем придавили его. Кабан, однако, силился высвободиться.
— Держите крепче его голову, — сказал Мантык.
Обеими руками я уцепился за щетины кабаньей морды, а Мантык запустил кинжал в горло и перерезал его имеете с жилами. Кровь хлынула из раны и окрасила снег. Пока мы возились с кабаном, что продолжалось несколько минут, один за другим подъезжали к нам охотники. Один из них привез на седле поросенка, убитого мною на скаку. Тут только я заметил, что перевязка на руке Мантыка была вся в крови; очевидно, при возне с кабаном он разбередил свою рану. Действительно, когда мы сняли бинт и натерли ее чистым снегом, то оказалось, что рука распухла и самая рана расширилась. Мантык чувствовал усиленную боль. Продолжать охоту было бы безумием, а потому, перевязав рану чистым холстом, мы решили ехать домой. Мне нетерпеливо хотелось знать, что за стрельба была в камыше, когда мы сидели в засаде. Оказалось, что один из охотников, гнавший свиней на нас, наткнулся на свинью, лежавшую на тайне, и убил ее на месте; другой охотник, сосед мой по засаде, увидел выскочившего на него поросенка и промахнулся.
— Что это вы так плохо вчера охотились? Никто ничего не убил, а свиней как было много. Срам!
— Лошади не догоняют, — отвечали охотники, — нашим до вашей далеко!
Привязав кабана и поросенка за морды к хвостам лошадей, мы двинулись к стану; часть охотников повернула за убитыми в камыше двумя свиньями. Таким образом, добыча нашей двухдневной охоты состояла из трех кабанов, трех свиней и одного поросенка.
Было одиннадцать часов дня, когда все собрались около кибитки, у которой оставался пеший казак и наш скарб. Предстояло решить, каким образом доставить нашу добычу в форт? Тащить по земле семь штук привязанными к хвостам лошадей двадцать верст с лишним было бы нелепо, тем более что у нас был один пеший с седельной сбруей. Решили нанять у хозяина двух верблюдов, на что он и согласился за один рубль. Верблюды паслись не близко, и так как мы навряд ли бы успели не только приехать в форт, но даже выехать до вечера, то решили переночевать. К тому же мы устали и проголодались; нужно было отдохнуть. Тотчас же привязали лошадей на выдержку, оружие внесли в кибитку, зарезали барана и опалили, положили его в котел целиком, и огонь запылал…
Задолго до зари мы были уже на ногах. Кончив чай, стали вьючить свиней на верблюдов; на одного из них сел пеший охотник со всей сбруей запоротого коня. Ровно в восемь часов утра мы пустились в путь, а в двенадцать были в форте, сделав за четыре часа около тридцати верст. Кабан, убитый нами с помощью девушки, вытянул без внутренностей одиннадцать пудов двадцать семь фунтов.
Рана на руке у Мантыка стала принимать опасный характер. На другой день его отправили в военный госпиталь, в укрепление Раим, где он пролежал около месяца и вышел оттуда с двумя сведенными пальцами. Впоследствии это было причиною, что он не мог справиться с тигром, который его и растерзал.
IV. КОС-АРАЛ
Одновременно с укреплением Раим в семидесяти верстах от него, в устьях реки Сыр-Дарьи, на одном из островов, образуемых ее рукавами и называемом Кос-Арал, на берегу Аральского моря был построен форт для охранения кочующей там очень богатой орды от набегов хивинцев, которые собирали с нее зякет (пóдать), а вдвое более того грабили. Кос-Арал — название киргизское и означает в переводе «птичий остров»: кос — птица, арал — остров.
Укрепления форта имели форму равностороннего треугольника, на углах которого были воздвигнуты бастионы, вооруженные каждый одной пушкой; стены были возведены из сырцового кирпича; по причине песчаного грунта рва не было. Гарнизон состоял из пятисот солдат пехотинцев, ста казаков и из нескольких десятков артиллеристов, потребных для трех орудий.
Разливы Сыра в восточной части острова образовали множество больших и малых озер, топей, которые поросли сплошной массой камыша — единственной крупной растительностью тамошней местности. Камыши эти были битком набиты дикими свиньями, около которых держались и тигры; воды острова, равно как и по всему устью Сыра, были заняты в буквальном смысле слова мириадами водяной птицы. Гуси, лебеди, пеликаны, различные породы уток положительно покрывали воды, и шумный крик их не умолкал ни днем, ни ночью. Красные фламинго встречались здесь только на перелете; но красавец фазан был коренным жителем. По всей плоской возвышенности острова кочевали киргизы-игинчи (хлебопашцы), главным образом возделывавшие ячмень и просо. Ежегодные урожаи здесь сравнительно с урожаями внутри России баснословны. Ячмень и пшеница дают сам-тридцать и сам-сорок, просо — сам-двести и сам-три-ста, а случается иногда и сам-пятьсот. Все посевы поливаются искусственно, посредством устроенных канав, почему неурожаи здесь неизвестны. Рыба во всех водах кишмя кишит: осетры, сазаны и лещи в реке и море, караси, лини и щуки в озерах. Климат здесь здоровый. В течение двух лет моего здесь комендантства не заболел ни один человек, чему, конечно, много способствовала обильная и вкусная пища из говяжьего и свиного мяса и рыбы; свежая осетровая икра за солдатским обедом была таким же обыкновенным явлением, как черный хлеб с мякиной у крестьян в некоторых великорусских губерниях.
В 1851 году, осенью, я был назначен начальником этого форта. В первые дни мне показалось здесь скучно до тоски. Книги и журналы приходили сюда очень поздно; не было никаких служебных занятий, ни одного офицера, вообще образованного человека, с кем бы можно было поговорить, не говоря уже о женщинах. Аральское море зимою не мерзнет, форт выстроен шагах в тридцати от берега, и неумолкаемый прибой морских волн наводил страшную тоску. Единственным развлечением в нашей монотонной жизни была охота за зверями и птицами.