Справились с запряжкою — и точно протащились…
Страшная картина представилась нашим глазам на месте катастрофы!
Смертельно раненная лошадь лежала посреди дороги, едва поднимая свою голову и тотчас же бессильно опуская ее на землю… Около, вплотную, ничком, вытянувшись словно ковер, лежал наповал убитый колоссальный тигр, прикрыв своим трупом тело бедняги-ямщика… Лужи крови дымились, всасываясь в промерзшую грязь…
Осторожно подошли мы к телам; пошвыряли на всякий случай комками грязи в тигра, ради полнейшей уверенности в его смерти, и затем принялись освобождать несчастного киргиза… высвободили…
Шолобов махнул рукою и отошел в сторону… Стоило только взглянуть на то, как распорядился с своею жертвою полосатый зверь, чтобы убедиться в полной бесполезности всякой помощи…
Развели костер… перезябли все очень уже… и стали бивуаком дожидаться восхода солнца…
Д. Иванов
В ЗАХОЛУСТЬЕ
Широкую степную местность прорезывает большая река. Спокойно бегут ее мутные воды в низких берегах, Вот она дала от себя какой то большой канал, разделилась на два рукава, обогнула большой, полузатопленный и заросший деревьями и камышом остров; дальше хлынула направо в низину, разлилась, что глаз конца не видит, образовала болота и топи, которые поросли нескончаемым сплошным камышом, — и опять смирно бежит мимо целого леса кустов высокой колючки, мимо гигантских камышей, мимо редкого саксаульника, песчаных барханов, солонцовых болот, наконец прямо По открытой голой степи, которая в свою очередь кажется бегущей куда-то далеко-далеко, без конца…
Носится по этой просторной степи табун легких джигетаев[117], скачет крошечный степной заяц, стелется по земле желтая лисица, высоко в воздухе плавает ястреб. Гуляют по ней косяки полудиких лошадей. Гурты разношерстных горбоносых овец с толстыми раздвоенными курдюками широкой пыльной полосой прорезывают ее из края в край. Мирно пасутся партиями неуклюжие верблюды. Гуськом, медленным шагом проходит караван с товарами. Едет партия конных людей в белых войлочных остроконечных шапках. Широко раскинули аулы свои закоптелые круглые кибитки… Свободно расхаживает здесь ветер, винтятся в воздухе вихри летом; завывают метели и дуют страшные бураны зимой.
Просторно, вольно, дико все здесь — и природа, и люди.
Но среди этой дичи давно уже стоит русское поселение. Давно обжились здесь православные люди, привыкли и к однообразному ландшафту степи, и к ее немудрым и добродушным обитателям, и к большой реке, и к своему крошечному городочку.
Еще издалека виднеется форт.
Ровной темной полоской, точно вал для стрельбы, глядит бруствер укрепления на реку. Из-за него едва виднеются крыши домов, высоко выносит свою стройную белую башенку красивенькая колокольня. Против ворот через ровик перекинуты легонькие мостики, расхаживают около полосатых будочек часовые. За гласисом[118] тянутся низенькие, одноэтажные домики, то белые, то желтоватые, то красноватые. Это «слободки» — выросшее под прикрытием форта и вольное, и невольное поселение. Вот что видно на первый раз. Все маленькое, низенькое, игрушечное. И этот валик с солдатиками, и эта колоколенка с домиками среди ровной степи — все кажется какой-то моделью, миниатюрой, напоминает тот сборный раскрашенный деревянный городок, который расставляют дети из особого ящика на разрисованном листе бумаги…
Далеко идут камыши… Ровной-ровной желтой полосой с легкой светло-зеленой каймой наверху тянутся они над невысоким берегом большой реки. Изредка перемешиваются они с кустами лозняка, растущего на краю берега или внизу, у самой воды, на небольшом откосе. Где-то виднеется кучка ив, высунувших свои жиденькие головы из камыша, торчит на треснувшем и наполовину уже съехавшем к реке обрыве засохший ствол дерева. Целым морем пошли камыши дальше по равнине. Края не видно их легко покачивающимся метелкам.
Словно гигантская рожь, колышется тихо это море светлой, без оттенков, зелени. Безучастно смотрится вдаль, где все ровнее и спокойнее становится контур камышового моря. Однообразно стелется оно, монотонно переливается его серо-зеленая поверхность. Широкую дугу описывает глаз, чтобы найти что-нибудь, на чем можно бы было остановиться… Реет ястреб, плавно очерчивая прямую линию над камышовым горизонтом. Вон далеко торчит из камыша какая-то небольшая острая кочка: это киргиз-пастух дремлет, сидя на спине верблюда, вокруг которого ходит скрытое камышом стадо других. Еще дальше, на лысинке, по которой проходит узкая тропка, мелькнула фигура на лошади и опять пропала в зеленых волнах. Правее дрожит легкая струйка дыма — вероятно, в той стороне аул. Недалеко от берега, из камыша, время от времени взлетают в воздух какие-то белые хлопья и опять падают вниз: озеро тут, соображает привычный глаз, узнавая полет мелких рыболовов…
Раздолье охотникам в этих камышах. Для них они и не скучны и не однообразны. Знают они и длинные озера, над которыми никогда не смолкает беспорядочный крик уток, гусей и куликов; и редкий камыш среди высоких кочек болотной густой травы — любимый притон фазаньих выводков; и нескончаемое болото, заросшее непроходимым камышом, куда забилась дорогая дичь — кабаны. Изучили охотники и покосы с огромными копнами сваленного камыша, знают и погорелое место с его отвратительными для пешехода обугленными кочками, на которых торчат колкие комли сгоревшего камыша; знакомы им и извилистые, сбивчивые тропочки, и канавы, и далекий аул, и места, где пасется киргизский скот… Часто и подолгу шатается этот неугомонный народ по своеобразному камышовому лесу, вглядываясь в его жизнь, прислушиваясь к его звукам, и с каждым разом все более и более втягиваясь в бродячее, охотничье житье…
Здесь, в захолустье, охота имеет гораздо большее, несравненно серьезнейшее значение, чем где-либо в другом месте. Здесь человек раскисает как-то, голова туманится, развивается лень стопудовая. Извне ничего не приходит, самому не выдумать ни жука, — черт знает какая дрянь, скука, нытье. И валяется человек на кровати да стонет. Рядом книга лежит, но не читается, упругость в мозгу пропала: взял книгу, сейчас глаза слипаются, ничего ровно не понимаешь, хоть глаза и перешли уже на другую страницу. Бросишь книгу — так ведь не заснешь, а полезет тебе в голову разная ерунда, такая тоскотня, что хоть волком вой… Среди народа тоже тоска, — провались ты совсем! Что это такое? Хоть бы скандал, что ли, какой?..
А охотник тем временем стоит лицом к лицу с природой, дышет полной грудью; он занят, в работе. Он отдыхает на охоте, забывает мелочь и галиматью захолустья — он выше преферанса с курочкой, истолченной шутки, незаслуженных пирожков, избитого карамболя. Здоровее, сильнее становится бродяжный человек, сбрасывает с себя лень, свежеет среди степи, забывает скуку…
Тонким слоем снега легла зима по степи. Ветер легкими полосками избороздил снежную попону, обнажил во многих местах черноватые лысинки бугорков, надул снегу в глубокие ямы, набил сугробы около кустов. Еще однообразнее, скучнее сделался пейзаж киргизского раздолья. Кочевники бросили открытую степь — ушли на зимовки, кто далеко на север, поближе к горам, а оставшиеся здесь забрались в середину камышей, в глубокие лога, чтобы укрыться от буранов и самим, и скотине.
…Вечер. В темной кибитке с закрытым наполовину тюндуком едва мерцает посреди пола огонек от нагоревших угольев. Тускло освещает красноватый свет фигура лежащих вокруг огня людей, отливает полоской на стволе ружья, повешенного на решетке кибитки, блестит на стоящей на полу белой глиняной чашке. В кибитке тепло и пахнет дымом, верблюдом и потом. Все молчат, никто не шелохнется. Снаружи слышны частые мелкие шаги по снегу, вероятно барана или козы. Какая-то большая скотина почесалась шеей о кошму кибитки.
— Подбрось, Бутаев, дровец-то! — раздалась среди этой тишины русская речь.
Фигуры зашевелились, и вскоре вспыхнул яркий огонь.
117
Джигетай — «дикий осел» («кулан»); повсеместно обитал и Средней Азии. Ныне встречается лишь на юге Туркменской ССР, в заповеднике Бадхыз.
118
Гласис — земляная насыпь, расположенная перед наружным рвом крепости или перед укреплениями.