ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Таинственное завещаніе
I
ГАЛИНКИНЫ СНЫ
Это была совсѣмъ маленькая комната очень скромнаго отеля. Комната на шестомъ этажѣ узкаго высокаго дома, точно сѣрая башня вытянувшагося вверхъ надъ маленькими темными сараями, складами и гаражами окраинъ Парижа. Внизу — вѣчный сумракъ дыма, копоти и пыли, духота, вонь автомобилей, угольная мгла, лязгъ желѣза и грохотъ грузовиковъ, вверху — изъ окна — бездонное, вѣчно красивое, безпрерывно мѣняющееся небо, широкій видъ на Парижъ, и, въ легкой дымкѣ воздушнаго марева, сквозная, какъ полоска кружева, Эйфелева башня. Ночью, на темномъ фонѣ неба, надъ фонарями бѣгущихъ внизу улицъ, она сверкала наглыми пестрыми огнями яркой рекламы:
— Ситроенъ!.. Ситроенъ!..[1]
Въ комнатѣ очень тѣсно. Одно окно безъ занавѣски. Хозяинъ считалъ лишнимъ ее вѣшать, когда окно глядитъ въ безпредѣльную даль. Широкая французская кровать. Въ одномъ углу умывальникъ, въ другомъ, за занавѣской изъ дешеваго ситца, на ивовой корзинѣ, привезенной изъ Россіи и старомъ, сильно потертомъ чемоданѣ узенькій матрасикъ и желтосѣрое, истрепанное, англійское солдатское одѣяло — скромная, бѣдная постель. А за тѣмъ — крошечный столикъ, на которомъ всегда лежала какая-нибудь работа:- чулки для штопки, чья-нибудь рубашка, блузка, или штаны, катушки съ нитками, шерсть, ножницы, и два соломенныхъ, простыхъ стула, такихъ, какіе привозятъ на баркахъ и продаютъ прямо на улицахъ. Все говорило о бѣдности. Но всегда въ этомъ маленькомъ номерѣ были порядокъ и чистота, за этимъ слѣдили жильцы — Ладогины.
Ихъ трое: — «мамочка» — Наталья Георгіевна Ладогина, ея дочь Галинка и братъ Галинки — Коля. Это онъ-то и спалъ на постели, сооруженной на корзинѣ съ чемоданомъ.
Сѣрый, дождливый октябрьскій вечеръ. Галинка одна, больная, въ легкомъ жару, лежитъ на краю широкой кровати. Шумъ города, трескъ, лязгъ, гудки, звонки, — непрерывной, томящей музыкой плывутъ въ комнату и навѣваютъ Галинкѣ тревожные, безпокойные сны. Иногда она просыпается и тогда ея думы сливаются со снами и она сама не знаетъ, гдѣ сонъ, гдѣ мысль, гдѣ явь.
Въ комнатѣ темно. Окно сѣрымъ пятномъ выдѣляется на стѣнѣ. За нимъ мигаютъ, переливаются огни Эйфелевой башни. То расцвѣтятся, распустятся пестрой, сверкающей цвѣточной гирляндой, то покроютъ ее нѣжными золотыми вѣночками изъ листьевъ, то закричать, большими буквами: — «Ситроенъ!.. Ситроенъ!..» и тогда станетъ жутко Галинкѣ. Точно давитъ на мозгъ это страшное, непонятное ей слово рекламы, точно говоритъ Галинкѣ о многихъ тысячахъ рабочихъ, стоящихъ въ этотъ сумрачный вечеръ у раскаленныхъ фабричныхъ печей и мѣрно жужжащихъ станковъ.
Не стихая мигаютъ огни… Настоящій кошмаръ… Въ окна бьетъ холодными струями осенній дождь. Впереди долгій вечеръ и одинокая ночь. Мамочка придетъ не скоро. Она сегодня дежурная въ ресторанѣ, гдѣ она служить… Мамочка придетъ усталая и сейчасъ же станетъ хлопотать, готовить Галинкѣ чай, разогрѣвать что-нибудь на ужинъ, а потомъ спустить внизъ съ потолка электрическую лампочку и станетъ чинить и штопать до утра.
Бѣдная мамочка!
Какъ хорошо все это было во снѣ, такомъ странномъ и чудесномъ, гдѣ совсѣмъ, какъ въ сказкѣ, на помощь мамочкѣ явился котъ Маркизъ, сѣрый, пушистый, въ черныхъ полосахъ котъ консьержки[2] ихъ отеля, мадамъ Булэ. Ахъ, какъ онъ былъ миль! Объ этомъ Галинка непремѣнно разскажетъ Колѣ… Можетъ быть л мамѣ, если мама ее станетъ слушать. Мама не повѣритъ, что это можетъ быть, Коля посмѣется и повѣритъ, сдѣлаетъ видь, что повѣритъ и помечтаетъ вмѣстѣ съ Галинкой.
Милый Коля!
Галинка прислушалась. Она, въ часы своего одинокаго ожиданія, научилась среди уличныхъ шумовъ различать шаги по отельной лѣстницѣ. Она знала усталые, медленные шаги матери, и легкій бѣгъ, черезъ двѣ ступеньки, на шестой этажъ, Коли.
Галинка приподнялась на подушкѣ. Да, конечно, это Коля! Она поправила волосы. На худенькомъ и блѣдномъ лицѣ ея горѣлъ лихорадочный румянецъ. Двѣ толстыя, русыя съ золотистымъ отливомъ косы — гордость Галинки, вѣнкомъ легли по подушкѣ. Глаза заблестѣли. Сейчасъ она все разскажетъ Колѣ. Такъ это будетъ интересно!
Коля ввелъ свой велосипедъ въ комнату сторожихи отеля «Селектъ», госпожи Булэ, приласкалъ поднявшагося ему навстрѣчу и колесомъ выгнувшаго спину кота Маркиза, пожелалъ госпожѣ Булэ добраго вечера и помчался наверхъ къ Галинкѣ. Онъ зналъ, что сестра одна, что она не здорова, что мамочка вернется поздно и торопился чрезвычайно. Ноги едва касались ступеней. Сначала лѣстница была мраморная, покрытая когда то краснымъ, теперь ставшимъ бурымъ, изорваннымъ старымъ ковромъ, потомъ она была деревянная и вилась изъ этажа въ этажъ косыми, скользкими ступенями. Коля бѣжалъ по ней чуть притрагиваясь рукою перилъ, шагая черезъ двѣ и три ступеньки.
«Хоть на Эйфелеву башню могу взбѣжать такъ», — горделиво думалъ Коля. — «Да что на Эйфелеву башню! На самый МонъБланъ!.. Ну, на МонъБланъ, можетъ быть, придется и потише идти»…
Колѣ пятнадцать лѣтъ. Жизнь закалила его и укрѣпила. Онъ средняго роста, очень стройный и худощавый мальчикъ съ недѣтской серьезностью въ глазахъ. Онъ второй годъ служитъ отвѣтственнымъ посыльнымъ въ французской конторѣ господина Дарсонвиль… Его тамъ очень цѣнятъ за его аккуратность и честность. Сегодня онъ попросилъ отпустить его раньше. Ему хотѣлось помочь больной Галинѣ.
Онъ одной рукой отворилъ дверь, другой повернулъ выключатель, и сразу-и свѣтъ и радость видѣть брата вошли къ Галинкѣ. Не стало видно безпокойнаго мерцанія огней Эйфелевой башни и ушли больные кошмары. Впрочемъ одинъ остался. Очень хотѣлось Галинкѣ разсказать о немъ Колѣ…
Коля вошелъ бодрый и веселый…
— Подожди!.. Я холодный… и мокрый, — говорилъ онъ, копошась за занавѣской.
Галина слышала, какъ тамъ шуршала бумага. Хитрый Коля! Что то принесъ…
Коля высунулся въ свѣжей синей рабочей курткѣ, съ румяными, еще влажными отъ сырости щеками и живо разжегъ примусъ съ голубымъ пламенемъ, поставилъ чайникъ, и разложилъ на тарелкѣ хрустящія подковки, настоящіе парижскіе круассанчики.[3]
— Коля! Какой расточитель' Мои любимыя подковочки! Подойди ко мнѣ… Дай я тебя поцѣлую…
— Постой ты, Галина, со своими бабскими нѣжностями. Напьемся раньше чаю… И я согрѣюсь немного. Адская погода сегодня! Дождь такъ и сыплетъ… Ъхать по асфальту скользко. Того и гляди сверзишься на сторону. Чаю то хочется?
— Не знаю… что то не хочется..
— Что то не хочется! — передразнилъ сестру Коля. — А если съ лимономъ? Вѣдь хорошо? А?
— Съ лимономъ? А ты принесъ?.. Подумалъ?
— Подумалъ… Нѣтъ, — честно сознался Коля. — Мамочка говорила, что тебѣ съ лимономъ, или съ клюквой хорошо… Да гдѣ клюквуто достанешь? Ты, поди, и не знаешь, что такое клюква?
— Нѣтъ, Коля… Гдѣ же мнѣ знать-то? — вздохнула Галина. — Мнѣ было два года всего, когда я уѣхала изъ Россіи.
Коля налилъ чашку, подвинулъ къ постели сестры стулъ и поставилъ на него тарелку съ подковкой и чашку съ чаемъ, а самъ устроился подлѣ стула, на полу.
— Вотъ ты, и мамочка тоже все возитесь, хлопочете… Цѣлые дни… У мамочки и ночью работы, работы… Просто безъ конца… Ужасъ, какъ жалко смотрѣть…
— Да, мамочку очень жалко, — сказалъ тихо Коля.
— Ну и вотъ… видишь-ли…
— Ничего, покамѣстъ, не вижу.
— Ахъ не перебивай, пожалуйста… Это скучно. Ты знаешь, что мнѣ сегодня приснилось?
— Откуда же мнѣ знать, когда меня весь день не было дома.
— Ты понимаешь, Коля, мнѣ ужасно больно, что я маленькая… а теперь еще и больная… что я должна учиться… Что я… не могу помогать бѣдной мамочкѣ…
— Подростешь… Будешь и помогать, — спокойно сказалъ Коля.
— Сегодня я проснулась рано… Очень рано. Совсѣмъ было темно. Но я уже знаю: — ѵтро. Когда утро, — по иному горятъ огни въ городѣ и не шумитъ подземная дорога. Вижу: — мамочка встала. Тихо, чтобы насъ не разбудить, закрыла лампочку отъ меня синей бумагой. Зажгла ее. Лампочка загорѣлась не ярко, по утреннему тускло. Будто и она усталая. Мамочка присѣла въ углу на стулѣ. Вижу я: — очень усталая мамочка. Еле двигается. Зѣваетъ.
3
Круассанъ — восходящая луна Такъ называются въ Парижѣ булочки изъ сдобнаго тѣста, имѣющія форму подковки, или луннаго серпа.