А за что посаженъ Коля? Развѣ есть за нимъ какая-нибудь вина?
Въ такія минуты полное отчаяніе находило на Колю. Онъ комочкомъ, какъ собака, ожидающая удара, сворачивался подъ своимъ рванымъ плащемъ и молилъ объ одномъ: безтрепетно и смѣло принять безвинную смерть, умереть честно, какъ и слѣдуетъ Русскому.
Однажды, въ такой день, когда все казалось ему чернымъ и безпросвѣтнымъ, и само яркое солнце, сіявшее съ голубого неба, было безрадостно, онъ услышалъ шумъ въ тюрьмѣ, и Мантыкъ, какъ всегда веселый, бодрый, какой-то праздничный Мантыкъ, ворвался въ тюрьму въ сопровождены двухъ слугъ, абиссинца и араба, и направился прямо къ Колѣ.
— Ну, здравствуй, Коля. Наконецъ-то, я добился разрѣшенія навѣстить тебя и поговорить о дальнѣйшемъ.
— Что говорить? — печально сказалъ Коля. — Самъ видишь.
Но Мантыкъ, или не видѣлъ, или старался не замѣчать ужаснаго состоянія, въ какомъ находился Коля. Онъ, не обращая вниманія на печаль Коли, продолжалъ быть веселымъ и радостнымъ. Точно хотѣлъ вселить свою бодрость духа, свое отличное настроеніе Колѣ и ободрить его.
— Ты посмотри, — безпечно сказалъ онъ и тряхнулъ лѣвымъ ухомъ. Въ немъ висѣли двѣ тонкія золотыя цѣпочки.
— За двухъ уже вышло… За третьяго — твоего — еще жду рѣшенія. Ну да выйдетъ и это! Меня приглашаютъ въ негусову гвардію. Тамъ нашъ Русскій офицеръ ею командуетъ…. такъ просилъ… прямо на офицерское мѣсто…. Да мнѣ, самъ знаешь, нельзя… Надо двѣнадцать львовъ убить… Я вѣдь обѣщалъ…. Мантыкъ свое слово держитъ…. И твой кладъ добуду… Не бойся…
— Въ чемъ меня обвиняютъ? — тихо и настойчиво спросилъ Коля
Мантыкъ точно ждалъ этого вопроса и будто испугался его. Онъ сразу сталъ серьезенъ и сказалъ медленно и раздѣльно произнося слова:
— Въ убійствѣ американца.
— Въ убійствѣ мистера Стайнлея!.. — воскликнулъ Коля, выпрямляясь. — Я убилъ мистера Стайнлея! Господи, что за вздоръ!.. А ты, Мантыкъ? Что же и ты этому повѣрилъ?.. Какъ же ты не сказалъ?.. Не вступился.
— Мантыкъ свое слово скажетъ на судѣ. Самому негусу. Мантыкъ уже многаго добился. Тебя судить будетъ негусъ. Негусъ справедливъ. Онъ не обвинить невиннаго.
— Кто же меня обвиняетъ?
— Твой другой англичанинъ.
— Мистеръ Брамбль!.. Да, я такъ и думалъ! Такъ и должно было быть! Не иначе… Охъ, сильны англичане, а за насъ, Русскихъ безъ Родины, кто заступится? Англія — сила.
— Не въ силѣ Богъ, а въ правдѣ!
Мантыкъ сказалъ эти слова тихимъ голосомъ, но такая страшная сила вѣры была въ нихъ, что Коля встрепенулся, поднялъ голову и внимательно посмотрѣлъ на Мантыка.
— А мистеръ Стайнлей? — спросилъ Коля.
— Подумалъ я и о мистерѣ Стайнлеѣ, если онъ живъ. Добился я свиданья съ тобой. Правда, тянули долго, и вотъ принесъ тебѣ хорошее платье. Наши Русскіе насбирали его для тебя. Славные, братъ, все люди… Такъ ты не безпокойся. Судъ будетъ правильный. Въ обиду тебя не дадимъ. Ты правъ — капиталъ это сила, да правда-то посильнѣе капитала. Не всѣхъ ты деньгами закупишь. А потому, Коля, бодрись.
— Когда же судъ?
— Завтра.
— Завтра судъ. Вотъ до чего я дожилъ… Судъ… Завтра… Ну что же, Мантыкъ, не смотри на меня, что я сегодня такой…. не твердый… Завтра я буду молодцомъ…. буду вѣрить, какъ ты: — не въ силѣ Богъ, а въ правдѣ!
XXIII
НЕ ВЪ СИЛЪ БОГЪ, А ВЪ ПРАВДѢ
Яркій солнечный день, — завтра, — наступилъ такой же солнечный, яркій и блистающій. Онъ не принесъ перемѣны въ положеніи Коли.
Коля пріодѣлся въ чистое бѣлье и хорошее европейское платье — бѣлую пиджаму, бѣлые штаны и хорошіе башмаки и ждалъ. Но пришло время обѣда — за нимъ не приходили. И только послѣ полудня пришла стража, человѣкъ двадцать абиссинскихъ ашкеровъ, предъявили бумагу смотрителю тюрьмы и Колю, въ оковахъ, повели черезъ городъ.
День сіялъ яркій. Солнце ослѣпительнымъ блескомъ покрыло длинныя двухъэтажныя постройки, стоявшія по сторонамъ дворца негуса. Оно горѣло на бѣлыми камнями мощеномъ дворѣ и тѣни раскидистыхъ тамарисковъ и большихъ банановъ казались густыми и синими.
Дворъ былъ полонъ абиссинцами въ бѣлыхъ чистыхъ шамахъ. Люди поднимались и спускались по крутизнѣ, ведшей къ главной круглой постройкѣ и оканчивавшейся несколькими каменными ступенями. Тамъ темнѣло широкое отверстіе настежъ раскрытыхъ дверей. Едва вошелъ въ нихъ Коля, прохладная свѣжесть закрытаго отъ солнца громаднаго круглаго зала заставила его вздрогнуть. Тонкіе деревянные столбы поддерживали высокую деревянную крышу, конусомъ уходившую вверхъ. Внутри было темно. Коля со свѣта сначала мало что видѣлъ. Онъ замѣтилъ подъ ногами тонкія, соломенныя скользкія цыновки. Залъ гудѣлъ людскимъ гомономъ. Люди бѣлой толпой наполняли его. Одни сидѣли, другіе стояли. Говорили тихо, сдержанно, какъ говорятъ въ храмѣ. Колю провели черезъ залъ и подвели къ возвышенію, на которое вели ступени. Тамъ была опущена темно-лиловая завѣса.
На ступеняхъ стояли, сидѣли и полулежали старые и, должно быть, знатные абиссинцы. Коля увидалъ тутъ вѣнчики изъ львиной гривы на темныхъ головахъ, золотые, серебряные и пестрые лемпты на плечахъ, львиныя и леопардовыя шкуры и мѣхъ черныхъ пантеръ, золотомъ и серебромъ украшенные щиты, копья, сабли и ружья — все въ полумракѣ казалось величественнымъ и грознымъ. Здѣсь было молчаніе. Эти старые люди, придворные негуса, его расы, геразмачи и кеньазмачи, правители провинцій и военачальники точно застыли, изображая какую-то живую картину.
Колю поставили слѣва отъ широкаго прохода, отгороженнаго между наполнявшими залъ людьми. Протйвъ себя, по правую сторону прохода, Коля увидалъ сидѣвшихъ въ креслахъ и на стульяхъ европейцевъ въ бѣлыхъ одеждахъ и между ними, такъ хорошо знакомую ему фигуру Брамбля, въ большихъ очкахъ. Онъ сидѣлъ на низкомъ креслѣ, небрежно развалясь, и поглаживалъ свою толстую короткую ногу. Сзади мистера Брамбля толпились его слуги, и между ними Фара. Они бросали на Колю насмѣшливо-злобные взгляды.
Коля понялъ, что его привели въ судъ и что тамъ собрались его обвинители. Онъ оглянулся вокругъ, ища защитниковъ. Никого знакомаго, никого Русскаго не было подлѣ. Коля искалъ Мантыка. Онъ его никогда бы не нашелъ, если бы Мантыкъ не окликнулъ Колю.
— Коля!.. А, Коля!.. — услышалъ Коля голосъ Мантыка впереди себя, изъ группы абиссинской знати, бывшей на ступеняхъ возвышенія.
Коля вздрогнулъ и приглядѣлся.
Онъ увидалъ Мантыка полулежащаго у ногъ стараго абиссинца. Мантыкъ былъ въ малиновой чалмѣ, перевитой золотымъ шнуромъ, въ ослѣпительно бѣлой рубашкѣ, перетянутой поясомъ, босой, въ бѣлыхъ штанахъ и со своимъ драгоцѣннымъ штуцеромъ въ рукахъ. Старикъ, сидѣвшій надъ нимъ былъ въ львиномъ вѣнчикѣ и расшитомъ золотомъ малиновомъ лемптѣ и въ немъ Коля сейчасъ же призналъ геразмача Банти.
Такъ вотъ куда забрался Мантыкъ — истребитель львовъ! На ступени негусова трона, сѣлъ между расами и геразмачами, какъ равный!
Коля сталъ спокойнѣе. Пожалуй, и правда — не выдастъ Мантыкъ… Да, — показалось Колѣ, - и геразмачъ Банти смотрѣлъ на него съ дружеской улыбкой.
Такъ прошло около часа. Напряженно застыли старые сановники впереди, храня глубокое молчаніе и бормотала и гомонила сдержанными говорами громадная толпа абиссинцевъ сзади.
Вдругъ одинъ изъ стариковъ, сидѣвшихъ на самомъ верху, Есталъ и медленно спустился къ серединѣ прохода. Львиная грива дрожала надъ его сѣдой головою. Золотой лемптъ закрывалъ плечи и падалъ на грудь. Большой Русскій орденъ св. Анны висѣлъ у него на шеѣ поверхъ лемпта. Изъ-за богато расшитаго пояса торчала сабля въ красныхъ кожаныхъ ножнахъ. Круглый щитъ въ золотыхъ бляхахъ былъ на лѣвой рукѣ.
Въ правой онъ держалъ тонкую длинную жердь. Онъ постучалъ ею о полъ.
Тишина стала водворяться среди абиссинской толпы. Тамъ бѣгали ашкеры и тонкими тростями били по чемъ попало, по головамъ, по спинамъ и по плечамъ тѣхъ, кто продолжалъ говорить.