— Абьетъ… абьетъ…,[74] - раздались вскрики тутъ и тамъ и наступила полная, торжественная, волнующая тишина.
Мѣрно и медленно на обѣ стороны раздернулась лиловая занавѣсь.
XXIV
НЕГУСЪ-НЕГУСТИ
За занавѣсью все горѣло въ яркомъ солнечномъ свѣтѣ. Должно быть тамъ было отверстіе въ крышѣ и большія окна въ стѣнѣ съ боковъ.
На возвышеніи, покрытомъ ковромъ, на прямомъ, съ прямою спинкою золотомъ креслѣ-тронѣ, на золотистыхъ шелковыхъ подушкахъ сидѣлъ совсѣмъ молодой человѣкъ. Темное, въ бронзу отливавшее на солнцѣ лицо съ тонкими чертами было полно благородства. На плечи былъ надѣтъ лиловый, обшитый золотымъ узоромъ шелковый плащъ. Онъ падалъ глубокими складками ниже колѣнъ. На ногахъ были бѣлые штаны и башмаки. Это и былъ самъ негусъ-негусти, царь царей Эфіопіи.
Шесть юношей, въ бѣлыхъ штанахъ, стройныхъ и красивыхъ, стояли по сторонамъ негусова трона и держали длинныя золотыя жерди съ опахалами изъ бѣлыхъ страусовыхъ перьевъ и тихо рѣяли ими надъ негусомъ.
Полукругомъ за кресломъ стояло человѣкъ двѣнадцать самыхъ старшихъ начальниковъ. Львиныя гривы, золотые и серебряные лемпты, бархатистый мѣхъ черныхъ пантеръ, золотистыя львиныя шкуры, сверкали въ солнечныхъ лучахъ такъ, что было больно смотрѣть. У ногъ негуса лежало четыре мальчика лѣтъ по восьми. Ихъ курчавыя темныя головы четко выдѣлялись на бѣломъ фонѣ штановъ стоявшихъ сзади нихъ юношей съ опахалами.
Слѣва отъ негуса сидѣлъ древній старикъ съ сѣдой курчавой головой, въ сѣдой бородѣ. На немъ была темно-фіолетовая шама. Онъ укутался въ нее по самый носъ.
Полная была теперь въ залѣ тишина. Медленно рѣяли надъ головою негуса опахала изъ бѣлыхъ страусовыхъ перьевъ и сзади чуть слышно было дыханіе тысячи людей.
Два рослыхъ худощавыхъ абиссинца въ бѣлыхъ штанахъ и черныхъ плащахъ вышли съ краевъ окружавшей негуса толпы и стали внизу у ступеней: одинъ между негусомъ и мистеромъ Брамблемъ, другой между негусомъ и Колей: англійскій и Русскій переводчики.
Наконецъ, по легкому движение губъ негуса можно было догадаться, что негусъ говорить. Оба переводчика нагнули головы, закрыли рты плащами и внимательно слушали, что говорилъ негусъ.
Негусъ говорилъ негромко, но въ наступившей тишинѣ стало слышно каждое его слово. Коля разобралъ свое имя — «московъ Николай», имена обоихъ англичанъ и названія мѣстъ и деревень.
Когда негусъ кончилъ, переводчики одновременно стали переводить то, что онъ сказалъ.
— Въ нашей благословенной, хранимой Богомъ странѣ, въ провинции Шоа, въ округѣ Бальчи, возлѣ деревни Минабелла случилось страшное, небывалое у насъ преступленіе. Бѣлый убилъ бѣлаго. Ко мнѣ поступило заявленіе инглеза мистера Брамбля о томъ, что служившій у него юноша, московъ Николай, подозрѣвается въ убійствѣ американца мистера Стайнлея. Умъ отказывается вѣрить такому чудовищному преступленію, совершенному человѣкомъ культурной, христіанской расы. Въ виду важности событія, я, лёвъ изъ колѣна Іудова, царь царей Эфіопіи, негусъ-негусти рѣшилъ разобрать это дѣло въ моемъ присутствіи и по всей справедливости… Да будетъ!
Древній, сѣдой абиссинецъ въ лиловой, какъ у негуса, шамѣ, поднесъ край ея къ нижней губѣ и сталъ говорить старческимъ дребезжащимъ голосомъ.
— Высокое собраніе! — расы, геразмачи, кеньазмачи, аббуны, баламбарасы, баши и вы всѣ, доблестные ашкеры. нашего великаго негуса, выслушайте обстоятельства дѣла. У селенія Минабелла, въ ночь полной луны, слѣдующей за солнцемъ черёзъ промежутокъ мѣсяца Тэръ, время рефада, когда тѣнь отъ луны равнялась девяти локтямъ, въ селеніе Минабеллу пришелъ московъ ашкеръ Мантыкъ, храбрый охотникъ на львовъ, и сказалъ, что недалеко отъ Минабеллы, въ глухомъ и неприступномъ мѣстѣ, лежитъ тяжело раненый инглезъ. По приказу «шума» селенія были посланы ашкеры принести этого раненаго въ село. Былъ вызванъ опытный Тукуръ-хакимъ,[75] который опредѣлилъ положеніе инглеза безнадежнымъ, вслѣдствіе потери крови. На мѣстѣ, гдѣ лежалъ раненый, былъ сдѣланъ по распоряженію «шума» тщательный осмотръ и былъ найденъ большой окровавленный ножъ англійской работы. По показаніямъ слугъ другого инглеза Брамбля — этотъ ножъ принадлежалъ москову Николаю. Самъ московъ Николай появился очень непонятнымъ и страннымъ образомъ въ Минабеллѣ въ ту же ночь. По распоряженію «шума» онъ былъ арестованъ. Намъ, судьямъ, хорошо извѣстно, что преступника тянетъ придти на то мѣсто, гдѣ онъ совершилъ преступленіе. Такъ какъ, по словамъ «шума» деревни никто изъ абиссинцевъ и галласовъ не способенъ на такое нападеніе на бѣлаго, а про разбойниковъ во всемъ округѣ Бальчи давно ничего не было слышно, такъ какъ найденный ножъ принадлежалъ москову Николаю, и всеми жителями замѣчено странное поведеніе этого москова — я, афанегусъ, — государево око и правосудіе страны, обвиняю москова Николая въ убійствѣ инглеза по имени Стайнлей.
Едва афанегусъ кончилъ говорить, и переводчики начали дѣлать переводъ, какъ лѣсъ темныхъ, худыхъ рукъ поднялся надъ головами толпы, наполнявшей дворецъ. У всѣхъ большой палецъ былъ опущенъ книзу и громкій ропотъ пронесся по круглому каменному залу:
— Смерть!.. Смерть ему!.. Смерть кровавой собакѣ… Довольно разговоровъ! Смерть ему!.. Дѣло ясное!
Крики долго не утихали. Руки стояли чернымъ лѣсомъ надъ головами. Большіе пальцы, обозначая смертный приговоръ, были опущены.
Въ ту минуту, когда чуть тише стали крики толпы, ихъ прервалъ и заглушилъ чей-то голосъ, громко и явственно сказавшій важное въ Абиссиніи слово:
— Абьетъ!
И было сразу слышно, что это сказалъ не абиссинецъ, ибо произношеніе слова было слишкомъ четкое и рѣзкое, какъ не говорятъ абиссинцы. И опять у самаго трона негуса кто-то громко и настойчиво повторилъ:
— Абьетъ!
XXV
МАНТЫКЪ ВЫСТУПАЕТЪ
Отъ того мѣста, гдѣ сидѣло дворянство округа и гдѣ видна была полная фигура помѣщика Ато-Уонди, отдѣлился молодой, смуглый юноша, одѣтый по-абиссински. Онъ сдѣлалъ два шага къ серединѣ зала и сталъ противъ негуса. Красивое темное лицо негуса чуть замѣтно улыбнулось. Негусъ нагнулъ голову и закрылъ подбородокъ лиловымъ плащомъ.
Засвистали тонкія жерди по головамъ непокорныхъ крикуновъ и не безъ труда водворились тишина и спокойствіе.
Вышедшій впередъ бѣлый юноша тряхнулъ головой такъ, что золотыми огнями блеснули цѣпочки въ его ушахъ, оперся на свой трехствольный штуцеръ и какъ только негусъ сдѣлалъ ему знакъ, что онъ можетъ говорить, сталъ складно разсказывать по-абиссински. Тамъ, гдѣ у него не хватало словъ, онъ или пояснялъ свою мысль жестами, или быстро спрашивалъ нужное ему слово у Русскаго переводчика и продолжалъ свой разсказъ.
— Все это не такъ, какъ говоритъ Афанегусъ, — началъ онъ. — Улики… Что же это за улики? Ножъ, дѣйствительно принадлежавши моему другу, москову Николаю. Вѣрно — тяжкая улика! Появленіе въ Минабеллѣ возлѣ раненаго Стайнлея Николая — вамъ кажется страннымъ. Мнѣ — ничуть. Я разскажу вамъ кое-что, что было раньше. Въ ночь, предшествующую той, когда былъ раненъ мистеръ Стайнлей, мои знакомые галласы привели меня въ глухое мѣсто, гдѣ лежалъ задранный львомъ быкъ и куда должны были придти на охоту англичане. Я взобрался на мимозу и сталъ ждать. Левъ пришелъ на разсвѣтѣ. Онъ началъ жрать быка. И вдругъ сразу обернулся, присѣлъ и сталъ гнѣвно бить хвостомъ. Я стрѣлялъ въ льва въ тотъ моментъ, когда онъ бросился на человѣка въ бѣломъ. Я счастливо убилъ льва. Когда я бросился ко льву, я узналъ этого человѣка: — это былъ мой другъ московъ Николай, поѣхавшій въ Абиссинію, чтобы отыскать кладъ, зарытый его дядей много лѣтъ тому назадъ. Московъ Николай былъ безъ ружья, безъ ножа и у него украдена была бумага, въ которой было указаніе о кладѣ. Онъ мнѣ сказалъ, что мистеръ Брамбль пригласилъ его на охоту и, когда онъ заснулъ, покинулъ его и унесъ его ружье, ножъ и бумагу… Слѣдующій день и ночь, то есть ночь, когда былъ раненъ инглезъ Стайнлей, мы провели въ Гадабурка у геразмача Банти, и только въ ночь, уже слѣдующую за раненіемъ Стайнлея, мы пошли въ Минабеллу искать кладъ. Мы нашли раненаго инглеза Стайнлея. Если бы это московъ Николай его ранилъ, сталъ бы онъ хлопотать о томъ. чтобы перенести раненаго въ селеніе? Мы нашли крестъ, стоявшій надъ кладомъ, сломаннымъ и отнесеннымъ на двѣсти шаговъ въ сторону, а, самое мѣсто клада разрытымъ и кладъ похищеннымъ. Вотъ все, что я хотѣлъ, сказать. Я никого не обвиняю, ни на кого не показываю, но я утверждаю, что московъ Николай просто не могъ совершить этого преступленія, потому что въ то время, когда оно было совершено, онъ больной лежалъ у геразмача Банти въ Гадабурка.