А вот мадам Герреро все-таки сон сморил, несмотря на то, что она с ним боролась, как могла. Но волнения, слезы, болезнь и слабость сделали свое дело, она и не заметила, как заснула. Даже свет настольной лампы у изголовья не помешал ей.
Бернарда решила ее не будить, когда вошла в комнату, держа в руках поднос с графином. Дело в том, что как раз перед этим мадам попросила пить, и Бернарда заметила, что воды в графине — лишь на донышке. Она даже решила пропустить дачу лекарств, решив, что сон сам по себе лучшее лекарство. Стараясь не шуметь, она поставила поднос на тумбочку и присела в кресло. С улицы донесся едва слышно колокольный звон. Сердце Бернарды почему-то неприятно сжалось, когда она услышала его. Мысленно перекрестившись, она еще раз удостоверилась, что мадам Герреро спит, выключила лампу и уютнее устроилась в кресле. Ее томили предчувствия каких-то неприятных событий, виновницей которых она невольно должна стать. На душе было тяжело, тоскливо. Она прикрыла глаза, пытаясь представить себе, где сейчас может быть Исабель и что она делает. Но усталость взяла верх и над ней. Бернарда не заметила, как заснула. Спала она плохо, снились всякие кошмары. Но настолько тяжелым выдался прошедший день, что она спала, не просыпаясь.
А бедная Исабель, оказавшаяся дочерью не той матери и теперь страдающая из-за этого, продолжала свой путь по ночному городу, все удаляясь от знакомых кварталов. Как бы она ни старалась обхватить себя руками, чтобы было хоть чуть-чуть теплее, это не помогало. Она совсем замерзла. И усталость брала свое. Ноги не хотели идти дальше. Если раньше, в начале своей прогулки, добавим — вынужденной, ей удавалось греться быстрой ходьбой, то сейчас это ей было не под силу. Все чаще она садилась передохнуть. Всякий раз, когда она садилась, ей хотелось плакать. Но слезы уже не текли по щекам, она просто всхлипывала, ей хотелось завыть от душевных мук, от жалости к себе, от обиды на тот несправедливый жребий, что выпал ей. «За какие грехи?» — хотелось ей закричать в небо, туда, где был всемогущий Иисус.
Все чаще до нее доносились звуки, к которым она не привыкла в той части города, где жила. Например, лай собак. Вдоль дороги тянулись кварталы небольших частных домов. Когда она присела передохнуть в последний раз, ее одиночество нарушил мальчишка лет двенадцати, который появился из темноты улицы и как ни в чем не бывало присел рядом с ней и только после этого спросил:
— Извините, сеньора, я вам не помешаю, если присяду рядом? — Руки он держал в карманах, как это обычно делают мальчишки, вид у него был очень независимый, нос испачкан чем-то темным, о прическе и говорить не стоит. Ее просто не было. Волосы, густые и давно не мытые, росли как им заблагорассудится. Он покосился на Исабель снизу вверх любопытным круглым, как у птицы, глазом и спросил:
— Вы тоже ждете открытия? — И ткнул пальцем в какое-то заведение напротив с неоновой рекламной надписью, которую трудно было прочесть из-за ее чрезмерной витиеватости.
— Что? — не поняла сразу Исабель. — Какого открытия? — За последние несколько часов этот мальчишка был первым человеком, с которым она заговорила.
— Да бар! — снова ткнул пальцем в неоновую надпись мальчишка, всем своим видом показывая, что возмущен ее непонятливостью. — Он первым открывается в нашем районе. — И словно по большому секрету, прошептал, склонившись к ней: — Мне тут каждое утро наливают кофе с молоком. Очень вкусная вещь, скажу я вам.
— Это хорошо, — улыбнулась Исабель. Мальчишка почему-то подействовал на нее успокаивающе своей непосредственностью.
— Я вам скажу, у меня здесь все официанты друзья! — похвалился он, чем вновь вызвал ее улыбку. — Они все меня отлично знают… — Он подождал немного, рассчитывая на то, что Исабель оценит это, потом представился: — Меня зовут Тито. А вас?
— Исабель, — тихо произнесла девушка, как бы пытаясь услышать свое имя со стороны и понять, как оно звучит, плохо или хорошо. — Значит, ты говоришь — Тито? — переспросила она мальчугана. Одет тот был в одну только спортивную майку, настоящий цвет которой не смог бы отгадать ни один волшебник. Но утренняя прохлада была ему нипочем. — А фамилия твоя как звучит? — спросила она его, потрепав по косматой голове.
— А фамилии у меня нет, — весело сообщил Тито. — И отца с матерью тоже нет. А у вас?
— У меня? — Исабель смутилась, не зная, как ему ответить. Ведь она почти такая, как он. Мадам Герреро, которую она считала всю свою жизнь матерью, оказалась чужим человеком, а настоящая мать, Бернарда, не вызывала у нее таких чувств, чтобы язык повернулся сказать ей — мама. А отца она вообще не знала. Но мальчику Исабель не смогла объяснить всего. — У меня, конечно, есть, — глотая слова, с трудом произнесла Исабель.