В последнее время Ягайло сам ничего не решал, целиком положившись на Олесницкого.
Монархи молчат.
— Король должен иметь голову валахскую, сердце французское, руки польские, ноги испанские, — затараторил шут, прижимаясь к коленям Витовта, — он подбивает властителей начать разговор.
Начал Витовт:
— Мы, Ягайло, посоветовались с нашим верным государственным советом и пришли к такому решению: я приму корону от ревностного католика императора Сигизмунда, чтобы укрепить Литовское великое княжество и передать наследникам королевство — по силе и просторам равное Королевству Польскому. Две короны не ослабят, а укрепят нашу унию.
— Две короны, зачем две короны? — произнес Ягайло. — Я отдам тебе свою, и ты сядешь на престол в Вавеле... Зачем нам вторая корона? — король беспомощно повернул голову в сторону Олесницкого.
— Панове, — взгляд краковского епископа впился в пожелтевшее лицо Витовта, — не соизволите ли послушать притчу, которую я вспомнил, когда великий князь Литвы заговорил о двух коронах... Было это в Дании или у свеев. Один рыцарь влюбился в королеву, и за это его ослепили раскаленным мечом. Он пришел к архиепископу просить исцеления. Тот сказал: «Построй три монастыря и семь костелов». Рыцарь с присущей ему старательностью построил тридцать монастырей и семьдесят костелов, однако остался слепым. Бедный рыцарь стал упрекать архиепископа за то, что тот обманул его. «Ты поддался гордыне, — промолвил экзарх[14]. — Разрушь то, что я не велел тебе строить, и прозреешь».
— Ой, туп-туп, четыре бабы — один зуб! — залился хохотом Генне, катаясь по полу.
Витовт поднялся, опираясь обеими руками на подлокотники кресла, и застыл, сгорбившись, все еще не веря, что его посмел так глубоко оскорбить краковский епископ.
— Ваше преосвященство, не могли бы вы мне объяснить... — произнес дрожащими губами великий князь, поглядывая то на Олесницкого, то на Ягайла, который, казалось, дремал в кресле.
— Могу, — хладнокровно ответил Олесницкий, и ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. — Литовский князь поддался гордыне, и как раз не вовремя. Мы съехались сюда, чтобы объединиться против угрожающей нам Турции. Мы съехались сюда, чтобы объединиться в борьбе против схизматиков, которым потворствует император Сигизмунд, дав Чехии мученика Гуса — как знамя. Витовт же преследует раскольническую цель... Поведайте нам, ваша светлость, — обратился епископ к императору, — зачем вы предлагаете корону великому князю Литвы?
— Я уже сказал, — повернул голову от камина император, — чтобы не дать объединиться чешским и русинским схизматикам. Коронованный Римом Витовт получит возможность, без краковского посредничества, прибрать к рукам православную церковь на Волыни, Черниговщине, Киевщине, как это сделал Ягайло в Галиции.
— Нет, — произнес Олесницкий, — вы хотите разъединить польско-литовские силы. Вы же, великий князь, в своем ослеплении и тщеславии, сами того не ведая, разжигаете огонь русинской крамолы. Эта крамола уже нашла себе вожака, он сидит тут, в замке, а имя его — Свидригайло. Вы помирились с ним, а он за вашей спиной ведет переговоры с украинскими боярами и князьями, которые еще живут мечтой о славе бывшего Галицко-Волынского княжества. Вы хотите с помощью Свидригайла создать Литовское католическое королевство по подобию польского, а его верный сообщник Федор Острожский вместе с вождем гуситов Прокопием Лысым ворвались в Шленск, разрушили на Ясной Горе, что под Ченстоховом, монастырь Павлинов и осквернили чудотворный образ Марии. Вы еще не знаете об этом?
— Беда, беда! — завопил шут. — Молодая шляхтянка без любовника, старый кожух без вшей, старый жид без богатства, Польша без матки боски Ченстоховской! Беда, беда!
— Цыц! — прикрикнул Витовт на Генне и выпрямился во весь рост. — Ваше преосвященство, я не властен над теми, кто покинул мой край. И не на мне лежит вина за Ченстохов. Во Флоренции бунт ремесленников подавили флорентийские гранды, во Франции Жакерию разгромили отряды дофина Карла. Вы же с королем направляйте свои войска на Шленск, ведь об этом и просит вас император. А в Литве я сам найду силы, чтобы усмирить крамолу. И Свидригайло — тоже, если бы он посмел выступить против меня. А если вам нужна моя помощь, шлите послов в Вильно. Я закрываю конгресс, на котором меня оскорбили: своей притчей вы дали мне понять, что ни я, ни мой народ не свободны... Ваша светлость, — повернулся князь к Сигизмунду, — я не меняю своего решения и буду ждать корону в своей столице.