И вдруг свершилось чудо.
Из дверей гарема бежал церемониймейстер. Капу-ага, запыхавшийся, упал перед султаном на колени. Смотрел Ибрагиму в глаза и ждал приказаний. Ибрагим нерешительно ударил в ладоши еще раз. Это повторил капу-ага громче — теперь уже мчался по аллее начальник султанской свиты, алай-чауш, и поклонился в пояс. Ибрагим продолжал бить в ладоши, этот жест повторял за ним капу-ага, и из недр дворца выбегала прислуга, и султан удивился, что ее так много. Перед ним стояли — кто склонившись до земли, кто на коленях, кто лежал пластом на земле — какой у кого чин: янычары, спагии, бостанджи и капиджии[176], портные, сокольничьи, кубкодержцы, стремянные, меченосцы, поясничие, повара, немые, городничие — сотни верноподданных людей окружили его одного.
Так вот где ключ к власти. Хлопнет он в ладони еще, и еще, и сотни раз — вся империя поднимется, заработает без него, но по его сигналу.
Ибрагим почувствовал, как наливаются его мускулы, расправляется хилое тело, наполняется гордостью искалеченная душа, — покорность этих людей дала ему уверенность и силу. Впервые за время своего султанства он изрек никем не подсказанные слова. Вначале тихо, потом смелее и смелее, наконец голос его громко зазвучал в стенах дворца:
— Я — властелин трех частей света, пяти морей, страж святых мест Мекки и Медины, владыка Стамбула, Каира, Дамаска, Багдада!
— Да, эфенди! — ответили ему хором.
— Амурат погиб потому, — продолжал Ибрагим, — что был трусом и бездарным полководцем, а я ваш вождь, знаменитейший, мудрейший… — и здесь султан запнулся. А что, если на это шутовство ответят молчанием или кто-нибудь скажет: нет! Что тогда?
— Мудрейший из всех султанов! — закончили за него.
Ему показалось, что над ним засиял нимб невиданного могущества, он смело шагнул вперед. За Ибрагимом поворачивались слуги и падали ниц. И султан подумал: пройдет он вот так пешком через всю Анатолию и Румелию, все народы так же падут перед ним на колени.
А так ли это? У кого спросить? Всматривался в лица своих слуг, но никого из них не знал, только одна пара глаз поражала его преданностью, усердием, мольбой. Это были глаза Замбула.
Султан взмахнул рукой. Жест, по-видимому, был удачным, потому что вдруг все исчезли, и перед ним остался лишь один отвратительный кизляр-ага с желтыми редкими зубами, он льстиво сказал:
— Звезда блестящая, ослепляющая глаза, высокий царь над царями, держащий в своих руках весь мир, я приветствую тебя!
Нет, нет, это не спектакль театра Кара-гез. Он, Ибрагим, томясь в темнице, сам не сознавал, кто он есть. Это глупый Амурат, завидуя гению Ибрагима, заключил его в темницу. Но народ знал его, любил и ждал.
— Ты единственный властелин на свете, царствуюй над всеми земными царями, я приветствую тебя, — продолжал Замбул. — А если еще и остались люди, которые гордятся своей силой, то и они трепещут перед твоим могуществом. Ты самый справедливый из справедливейших, даже капля неправды не упадет из твоих рук. Но, награждая добрых, должен карать лихих. Ибо еще Селим Явуз говорил: «Властвовать — это сурово наказывать».
Ибрагим оборвал красноречие Замбула, подал знак рукой, чтобы тот поднялся, кратко произнес:
— Рассказывай обо всем, что тебе известно.
У Замбула заблестели глаза, он не сумел скрыть своей радости под маской смиренности. О, как только удастся выполнить поручение Нур Али, Замбул станет самым богатым человеком в мире. Янычар-ага обещал дать ему галеру золота из сокровищницы Эдикуле, если будет убран великий визирь Аззем-паша. Визирь, который пережил двух султанов, самый влиятельный человек в империи. Самое главное — вызвать у султана подозрение, а потом цепь недоверия опутает визиря и в конце концов сомкнется на его шее. Пусть вместо него будет Нур Али или сам шайтан — Замбулу все равно. Ему нужны деньги, за которые в далекой священной Медине он купит землю и в роскоши будет доживать свой век.
Кизляр-ага начал издалека. Он вытащил из рукава свиток и развернул его. На нем были записаны имена некоторых из слуг.
— Не все твои слуги, великий падишах, рады тому, что мудрейший из султанов взошел на престол, — льстиво начал Замбул. — Он тыкал пальцем против имен, и Ибрагим равнодушно давал согласие на смерть незнакомых ему людей, которым после обеда отсекут головы на султанской конюшне.
Замбул становился смелее. О, это уже многое значит, коль султан слушает его. Он свернул свиток, отошел на несколько шагов назад, не сводя глаз с Ибрагима.