Арсен взобрался на паперть, обошел нищих, стоявших на ней, — они еще не расходились, в церкви шла вечерняя служба — и отсюда увидел высокую с башнями стену, опоясывавшую Новый город. В тот раз его пришлось обойти, потому что скоморохов не пропускали в Татарские ворота, завтра же он спрячет гусли под полой кафтана или оставит их у корчмаря, а все же пройдет, ведь должен найти мудрого мастера и друга Симеона Владыку.
Над каменными дувалами татарского квартала возвышался минарет мечети; Арсен вспомнил, что корчма стоит немного ниже. Он был усталый и голодный; «где-то выводит братия венчальные мелодии», — и ему хотелось напиться и забыть обо всем хоть ненадолго, а то сердце сжимается от горечи.
Арсен шел по переулкам, забитым камнями, отбросами, мусором, проходил мимо деревянных хижин и вспоминал слова мастера Владыки: «Тут жила, кипела и красовалась своими теремами, храмами и замком столица Льва. Это все, что осталось от нее. Польский король Казимир сжег ее дотла, а корону, трон, украшенный бриллиантами, клейноды, золотые кресты с церквей, серебро, даже мантию Льва — все вывез в Краков. Пепелище оставил русинам, пленным татарам, евреям, армянам и сарацинам. Потом все они проникли в Новый город — армяне основали свою епархию, — только русины остались здесь. Почему, спрашиваешь? Лядский то город, сказали, забыв, что своими руками возводили его, и на пожарище построили свои халупки, чтобы только быть поближе к уцелевшим от огня церквам. Потом опомнились, ходили на поклон к бургграфу, но было уже поздно. Только нескольким семьям художников, ювелирам и литейщикам разрешил патрициат поселиться на Соляной улице, которая ныне называется Русской. Потому что кунштмайстров своих у них было мало. Там и я живу».
В памяти Арсена всплыл образ известного художника — солидного человека с черной курчавой бородкой, его спокойная речь, и сердце гусляра наполнилось радостью: завтра он найдет своего старого друга и будет в этом чужом городе не одинок.
В пустой корчме мерцали две свечи: за стойкой и на краю длинного стола. Арсен вошел под закоптелый свод корчмы, присел с краю — корчмарь-армянин уже стоял возле него в заискивающе выжидательной позе — и заказал рыбу и вино.
— Переночевать есть где? — спросил.
— Были бы деньги, — ответил корчмарь, ставя на стол кружку с вином и жареную рыбу на медном подносе.
— Деньги есть, — ответил Арсен.
Он был голоден, глотал рыбу большими кусками, запивал крепким вином — хмель быстро туманил голову. «Где-то там друзья пьют за здоровье невесты», — снова больно сжалось сердце. Арсен взял гусли, прикоснулся пальцами к струнам и вполголоса запел песню пьяных краковских жаков, которая выражала смысл их жизни:
[24].
В темном углу кто-то зашевелился, заскрипела скамья, чья-то фигура придвинулась ближе к свету, и Арсен увидел перед собой худого, кожа да кости, желтолицего мужчину неопределенного возраста. Глаза у мужчины болезненно блестели, он пьяно покачивался, присматриваясь к Арсену.
— Кто ты? — спросил Арсен.
— Агасфер... — ответил мужчина.
— Агасфер? Но ведь ты на еврея не похож, почему же называешь себя именем вечного жида-скитальца, не позволившего Иисусу отдохнуть в своем дворе, когда тот восходил на Голгофу...
— И ты Агасфер, хотя не еврей тоже. Разве ты не бродяжничаешь? Агасферы все мы. А за что терпим унижения — ведь мы давали приют и ляхам, и венграм, и литовцам...
Худой мужчина покачивал головой и говорил тихо, будто сам с собой.
— И ты пришел в Вавилон. А зачем? Бог тут давно смешал все языцы, а русинский съел. Ага, ты думаешь, что знаешь язык, который понимают все люди, — музыку. Ха-ха!.. Ты же еще ничего не слыхал о новом артикуле, который издал краковский бискуп... «Лишить таинства причащения комедиантов, шатающихся по корчмам, — велит он. — Только тех, что веселят королей, князей и магнатов, тех причащать и щедро вознаграждать за работу». А ты думал, что твой язык поймут все... Не-ет, тебя еще будут учить, семь связок веников поломают дидасколы на твоей спине, пока ты заговоришь на их языке. Или, может, уже умеешь говорить на панском языке?
— Не пойму, о чем ты...
— Поймешь... Я тоже думал, что владею понятным для всех вавилонян языком — красками на полотне. Но меня изгнали из цеха, потому что я больше не хотел доставлять удовольствия вельможам, хотя прежде делал это охотно. Разве не я расписывал спальню короля Ягайла в краковском замке?
— Кто же ты? — наклонился через стол Арсен: ему показалось, что он когда-то встречался с этим человеком.
24
Эй, в таверну — и забудем,
Что есть где-то земли, люди,
Где боится каждый смерти,
Вакху ж льстим как только можем!