Известие о Желтых Водах и Корсуне докатилось до Мангуша. Вначале шепотом, а потом громко заговорили поселенцы с Узенчика о чуде, которое вымолили люди у чудотворной иконы Успенской Марии: хан идет освобождать Украину!
Стратон не верил. Откуда могла появиться на Украине такая сила, что смогла разгромить королевское войско, и слыханное ли дело, чтобы на помощь христианам шли мусульмане? Сам заковылял в Бахчисарай, а вернувшись, упорно молчал и только тяжело стонал по ночам, словно стреноженный бык.
Вскоре распространился слух о том, что несколько мужчин исчезло из Мангуша. Потом не стало целой семьи. Сначала говорили о них, что пошли искать других мест, но шила в мешке не утаишь.
— Убежали за Сиваш, — сказал Стратон Марии и дернул рубаху на груди так, что она затрещала.
— Стратон, Стратон, — корила Мария, — почему ты раньше не послушал меня?
— Но еще не поздно, — горячо возразил Стратон. — Ты с грамотой, а я…
— А Мальва?
— Она уже не твоя.
— Если бы у тебя были дети, Стратон, ты так не говорил бы…
Очевидно, они не возвращались бы больше к этому разговору, но неожиданно к ним зашел пастух Ахмет. Взрослый, возмужавший, он совсем не был похож на татар, которые жили внизу, — красивый, с густыми черными усами, спустился с гор, гонимый неугасимой жаждой любви.
Опустив глаза, он промолвил:
— Ахмет знает, что все пропало, но забыть ее не может. Я пришел, чтобы подышать воздухом, которым дышала она…
Старики молчали, молчал и Ахмет, опустив голову.
— Ахмет сильный и смелый, — продолжал дальше пастух. — И если бы Мальва захотела — ведь не может она вечно любить хана, потому что ни одна пташка не любит своего хозяина, который держит ее в золотой клетке, — если бы она захотела, Ахмет украл бы ее. Ему знакомы все дороги в Крыму, он отвезет Мальву на своем коне к самому Хмелю, потому что Ахмет любит… Никакой платы за это он не требует — ни любви, ни ласки. Согласен быть ее слугой…
Стратон по-молодецки вскочил со скамьи, обнял Ахмета.
— Ты можешь это сделать, ты можешь?
— Ахмет все сделает.
— Мария, чего же ты молчишь, Мария?
Надежда осенила лицо матери, она оживилась, сказала:
— Я пойду, Стратон, к ней… Я завтра же пойду.
…Она стояла у ворот ханского дворца и не решалась постучать: белокурый воин откроет и снова спросит: «Чего тебе надо, старуха?» — и тогда она крикнет: «Ты сын мой!» — и уже не от иноземца, а от родного сына услышит оскорбление… А действительно ли он ее сын? Как узнать, у кого?
Заскрипели ворота, другой страж пропустил Марию. У нее замерло сердце: «Где же Селим?»
— Где Селим? — тихо вскрикнула она, но ничего не ответил часовой, и Мария пошла мимо Соколиной башни к гарему. Дала евнуху талер и стала прислушиваться: из глубины хором чуть слышно долетала родная песня.
Мать вбежала в комнату. Мальва поднялась с миндера какая-то странная: лицо бледное, глаза лихорадочно блестят…
— Мальва, ты разве не знаешь, что делается на свете?
— А что делается?.. Были, попели и уехали… Откуда мне знать, что делается? Хан не рассказывает мне о том, что творится за стенами гарема. На, возьми кольца, ожерелья, браслеты — они не нужны здесь, взаперти, подари девушкам в Мангуше…
— Бедняжка моя… Куда же девались твои мечты о силе твоей любви?
— А что, хан послал за ясырем… туда?
— Мальва, — прошептала Мария, — послушай, что я тебе скажу. Побратим твоего покойного отца гетман Хмельницкий разбил шляхту, а хан идет ему на помощь. Ты видела тогда казацких послов… Но слово хана изменчивое, кто его знает, как он завтра поступит. А теперь есть возможность. Ахмет поможет нам уйти на Украину. Люди уже уходят.
Мария ждала ответа. Мальва впилась взглядом в лицо матери и долго не могла оторваться, но вдруг, словно сбрасывая с себя оцепенение, развела руками и сказала, прислушиваясь к собственным словам:
— Это судьба моя, мама… Моя судьба, мама… Ты предлагаешь уйти на Украину? Как мне уйти? Я уже совсем другая, чем те, что живут на Днепре. Я только почему-то затосковала по ним и никак не могу избавиться от этой тоски, а твоя Мальва теперь — татарская, ханская, мама…
— Отступница ты моя…
— Мама, может, так хотел твой бог, чтобы меня взяли в плен, чтобы я забыла свой край и чтобы только тогда тронула меня родная песня, когда я стала женой хана? Может, мне суждено больше сделать добра для твоего края здесь, чем родить казаку ребенка?
— Что ты бредишь, доченька? Ты пленница, что ты можешь сделать?
— Говоришь — хан идет помогать казакам? И может изменить им? Я не позволю ему совершить это, он любит меня. А теперь я еще больше разожгу его любовь ко мне… и он вечно будет верен Хмелю.