Когда Ягайло и Олесницкий вышли из зала в сопровождении стражи, Свидригайло, не сдержав своей радости оттого, что он наконец захватил власть, раскатисто захохотал. Но тут же умолк и через минуту твердо произнес:
— Возвращайтесь в свои замки, панове, готовьтесь к битве. Король перейдет и Буг, и Днестр.
Потом долго стоял молча, напряженно думая о чем-то, затем широким шагом подошел к Гольшанскому и потряс его за лацканы жупана.
— Куда исчез Сигизмунд Кейстутович, которому служишь? Почему не присягнул мне на верность?
— Великий князь, — отвел Гольшанский руки Свидригайла. — Не подобает тебе заигрывать с Борисом Тверским, заклятым врагом католиков. Ты забыл, что литовские князья — римского вероисповедания. Что делает тут сестра Бориса Анна? В ту и другую стороны шарахаешься, к какой же пристанешь?
— Тут буду стоять, тут! — заорал князь и, понизив голос, посмотрел на Гольшанского и Юршу, которые, потупив головы, стояли друг против друга. — Панове, — продолжал уже спокойно, — умер тиран, давайте начнем править по-новому. Чтобы после него, сеявшего раздоры, и духа его поганого не осталось...
Вдруг раздвинулись портьеры на двери, и в тронный зал вбежал небольшого роста человечек, приговаривая:
— А я, а я, а я, — куда денусь?
— Генне! — ударил об полы Свидригайло. — Не взял тебя черт в рассол, не возьмут и в бульон!..
На Михаила Осташко Каллиграф, возвратившись вечером к себе в комнату, которую нанимал в купеческом заезжем дворе, записал в книгу следующее:
«Разгадав замысел цесарской лиги с Витовтом, поняв, что две короны посылает Сигизмунд — одну Витовту, а вторую Юлиане, его жене, поляки расположились в лесах на Турьей горе, чтобы схватить послов, везших короны. Но когда послы узнали, что на них собираются напасть, решили вернуться к Сигизмунду-цесарю, однако по пути их поймали, отобрали короны и доставили их в польскую столицу. Узнав об этом, Витовт захворал и умер в Тракае, в возрасте восьмидесяти лет. Похоронен в Вильно с большими почестями и скорбью. И положиша его тело в костеле святого Станислава подле дверей захристейных. Великим же князем Литвы стал Свидригайло».
На следующий день Осташко отправился из Вильно в Луцк-Олесск.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
КОМУ ПОВЕМ ПЕЧАЛЬ МОЮ?..
— Кноффель, ein Becher Wein[40].
Владелец неказистой с виду, но богатой по выбору напитков пивной, которая стояла одиноко у Латинской калитки на Сокольницкой дороге, наклонился над стойкой, посмотрел сначала на башню ратуши с часами — ее видно в приоткрытую дверь, — потом на стройного парубка в поношенной свитке и подул на руки; клиентов сегодня у него еще не было.
— Доброе утро, Herr Musiker![41] Рейнского, бургундского, мускатель?
— Всего понемногу — в один бокал.
— Прекрасно! — Шинкарь повернулся к бочкам и, ловко вынимая чопы, вмиг нацедил в массивный бокал хмельного напитка. — За что, за кого господин музыкант пришел выпить с утра пораньше?
— За короля!
— Браво, niech zyje krol![42] Надеюсь, что до вечера пожелаешь ему много лет... — Немец наклонился к Арсену, таинственно подмигивая: — Слышал какие-нибудь новости?
— Русинской шляхте дарованы привилегии, понимаешь, Кноффель?. Русинский шляхтич имеет право на свой герб!
— Русинский шляхтич? Где ты видел русинского шляхтича? Sa popi i chlopi[43], это я знаю, а...
— Видимо, есть... Вчера новый бургграф именем короля объявил ...noch einmal[44], Кноффель, — объявил русинам о привилегиях. Так, мол, и так: не поднимайте крамолы, не слушайте, что делается в Литве, у нас все равны... Виват круль! Кх-е... А православным мещанам разрешено сопровождать покойников через Рынок на кладбище, только чтобы на углу Русской гасили свечи. А там все равно ветер их задует, знаешь, как тянет с Татарской, ха-ха!.. Налей-ка еще за круля. Мне эти привилегии до задницы, но ведь король мне, мне... Наливай, не бойся, я вчера заработал, играл на банкете после выборов бургграфа. Ты удивляешься? Так я сейчас тебе такое скажу, что умрешь. Ты понимаешь, Кноффель, я прожил на свете двадцать восемь лет, полмира измерил своими ногами, а не знал, что все делается руками короля. Думал: люди сами по себе живут, едят, работают, строят, рисуют, поют, убивают, крадут, молятся, попрошайничают, дают подаяния, торгуют — так нет, дудки! Всем руководит круль. Коль он знает обо мне, бродячем музыканте, так значит — знает все. Вот я вчера играл на банкете и мысленно молился за здоровье Хойнацкого — помог мне художник урвать такой заработок. Ты же знаешь: в этом году я чуть было не сдох. И у тебя играл, и во дворах, и на ярмарках... А бургграф, подвыпив, и говорит мне в присутствии всего вельможного патрициата: «Назначаю тебя главным музыкантом в патрицианской бане!»