Польские воины жгли костры, варили мясо в котлах, а в каплице Олесского замка ежедневно отправлял богослужение отец Серапион из Плиснеского монастыря и ничего больше не просил у бога — только дождей.
Дождь все-таки пошел на четвертый день осады, в полночь, накануне штурма. Воздух, насыщенный дымом, будто не выдержал его тяжести, начался мелкий дождь с туманом, превратившийся в ливень, косыми струями поливал он землю, и не видно было ему конца — начались затяжные летние дожди, которые в мирное время проклинали олесчане.
Ивашко пал на колени перед образом Нерукотворного Спаса и горячо молился.
К утру Либерция зловеще набухла черной, торфянистого цвета водой; стало топким недавно твердое, как сталь, поле, и на нем застряли по оси колеса осадных башен. Королевские вояки впрягались вместе с лошадьми и подтягивали их к стенам, где белела опока, похожая на известняк, и тут туры застревали намертво в вязком, словно смола, белом месиве.
А дождь все лил и лил. В лагере заиграли трубачи — сигнал к наступлению. Всадники тронулись. Но кони их вязли в болоте по брюхо. Менжик и Казимир приказали отступить за сожженные Куты; воины свертывали шатры и брели по бескрайней топи, останавливаясь кучками возле кустов и деревьев, а в это время на башне Олесского замка взвился русский стяг.— золотой лев на белом полотнище.
Ночью, как только начался дождь, гонец Ивашка помчался в Подлесье; теперь Костас Жмудский своим конным войском ударил из-за Ожидова по противнику. Польские жолнеры вступили в бой, но были вмиг отброшены снова в болото, и тогда с валов загремели гаковницы, полетели тучи стрел; в рядах королевских войск смятение — рыцари падали, увязая в трясине. Крики и стоны раздавались по полю, превратившемуся в сплошное ерное озеро — с островками кустов, возле которых скучивались вояки.
Ивашко своей конницы не выводил — Костас Жмудский справлялся в тылу сам. Боярин, стоя на валу, наблюдал за ходом сражения, и когда увидел, что много вражеских воинов все-таки выбралось из болота и подошло к городским валам, готовясь к штурму, взмахнул мечом. Из ворот у арсенала выскочили вооруженные боевыми секирами, молотами, цепями без кольчуг горожане; легкие, они поскакали по кочкам, поваленным деревьям и по одному уничтожали закованных в латы рыцарей. Впереди размахивал ломом скорняк Галайда, размашисто орудовал им и хрипло кричал:
— Чтобы не убивал невинного... Чтобы не убивал невинного!
И покраснело от крови топкое поле.
Осташко стоял на валу рядом с боярином, глядел на первую победную битву, но знал: это только начало. Он слышал крики своего друга Галайды и радовался тому, что руки олесчан не были обагрены невинной кровью, что благородно началась их война, — допустит ли судьба, чтобы проиграли в битве с захватчиками и убийцами честные воины, хозяева своей земли?
Поляки выбирались из болот и выходили к предместью за Брамой. Тут по ним ударили конные воины Ивашка, и в этой последней стычке упал, тяжело раненный, гончар Никита.
Вскоре на княжеских шатрах опустились знамена с орлами, а на их месте поднялись белые...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГОЛЫЙ КОРОЛЬ
В опочивальне патрицианской бани пахло вином и апельсинами, временами в дверь из коридора тянуло смрадным запахом раскаленных камней, смешанным с паром и потом, — это тогда, когда входил какой-нибудь пан в цветастом халате, а если уж слишком разопревший — то и совсем голый.
На помосте в углу каждый вечер стояли главный музыкант патрицианской бани гусляр Арсен, дударь Спитко из Клепарова и молдавский скрипач Боцул, оттуда им удобно было наблюдать за полуголыми и голыми вельможами, которые, распарившись, валились в деревянные кресла, исходили потом, отдыхали, высыхали, а потом заказывали музыку, пили вино и рассказывали, перебивая друг друга, фацеции, а иногда вполголоса вели разговоры о делах государственной важности — тогда музыкантам приказывали играть погромче.
В баню в определенные дни приходили смывать с себя грязь магистратские советники, сборщики податей, судьи, инстигаторы[52], писари, адвокаты, старосты предместий; отдельно парились представители исполнительной власти — ночной бургомистр, швейцар ратуши, ключники ворот и калиток, трубачи башен, вассерляйтеры[53], экзакторы, цепаки; по субботам — это был самый ответственный для музыкантов день — долго сидели в опочивальне бургграф, меценат Арсена, и два брата — верховные повелители светской и духовной жизни на львовской земле — русинский староста Петр и львовский архиепископ Ян Одровонж.
— Ха-ха-ха!