— Шимоне! Шимоне, сыночек мой!
В понедельник рано утром в резиденцию Одровонжа прискакал на взмыленном коне единственный уцелевший рыцарь из королевского отряда, разбитого в прах под Олеско.
— Вельможный староста, все убиты! Давидовича повесили...
Русинский староста знал уже о чуме — ему запрягали бричку; князю Яну из Сенна Одровонж приказал вывести войска с Высокого и Нижнего замков в Голоски.
— Князя ко мне! — крикнул староста. — Все войска направить на Олеско! Сжечь дотла! Уничтожить до последнего камня!
А город бурлил и шумел, на соборных звонницах трескались чаши колоколов, хрипела труба на ратуше; возле Галицких и Татарских ворот сбились телеги; приезжие люди перелезали через стены; от Латинской калитки рванула крытая бричка, промчалась мимо корчмы Кноффеля через мост на Сокольницкую дорогу — братья Одровонжи бежали в Городок.
По Волынской дороге двигалось пешее и конное войско во главе с Яном из Сенны — двинулась шляхта громить последнюю твердыню Галицкой Руси.
В мастерской Симеона Владыки на Русской сидели и стояли цеховые мастера: мечники, жестянщики, резчики, пекари, седельники, художники. Пришли на совет к у старому кунштмайстру.
Художник Хойнацкий вздохнул, нарушая тяжелую тишину.
— Арсен сбежадл... А мы?
Симеон Владыка молча и спокойно смотрел на встревоженных ремесленников, остановив взгляд на Хойнацком, тихо сказал:
— Не верю, чтобы Арсен испугался мора. Арсен там, где ему надо быть... А мы куда? Никуда. Два раза не умирают. Как это так — бросить Львов? Что мы без него, он — без нас?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ТУ ПИР ДОКОНЧАША
Черная лента, которой Ивашко подвязывал волосы, врезалась в набрякшее чело. Гнев и тревога затуманили глаза боярину; расталкивая руками землянинов, он подошел к порогу и, взявши Арсена за лацканы туники, стал трясти его. — Зачем пришел сюда и что тебе известно о Давиловиче? Только правду, скоморох, правду говори, ибо одной смерти будет мало!
— Правду сам узнаешь, — Арсен не мигая смотрел В глаза Ивашку, — только не медли, боярин. Я через вал перелез — строго стерегут входы в город твои воины, только твоему свату дорогому путь сюда открыт. А ты выйди — встреть его, да не на Браме, а с львовской стороны: идет он к тебе в гости с королевскими войсками и с грамотой Одровонжа на олесское староство!
— Измена? — прохрипел Ивашко. — Такая черная измена?.. Хоругвь... Две хоругви! А этого вестника — в каземат.
Никита и Галайда, оставив кружки на столе, выбежали из дома скорняка на звуки трубы. Давно не трубили в Олеско: поход или осада?
На площади над Галайдовым морем вмиг собралась толпа. На помост взошел Ивашко Преслужич. Его суровое лицо было спокойно; слабость и усталость оставили его, и Осташко подумал, глядя на него, что решительность пришла к боярину хотя и поздно, но навсегда.
— На валы! Сушите порох! — громко командовал староста. — И стоять насмерть — отступать уже некуда.
Галайда бросил клич ремесленникам — горожане группами расходились к башням; Никита что есть духу побежал в замок. Вскоре на коне, вооруженный, в своей хоругви выезжал за Пушкарские ворота.
Ратники шли не спеша и настороженно: за Юшковичами Ивашко остановил коня и стал всматриваться в даль поля, где на горизонте поднялись столбы пыли.
— Идут... Много... Одна хоругвь — в обход!
Пыль подкатывалась все ближе и ближе, шлемы поблескивали на солнце; колонна остановилась, вперед поскакали четыре всадника.
Преслужич уже видел обрюзглое лицо Давидовича; хоругвь Ивашка преградила дорогу, но судья, видимо, не подозревал ничего худого — горемычный отец вышел встретить дочь — и еще издали стал улыбаться свату. Ивашко впивался взглядом в каждого всадника, но ни на одном коне не обнаружил Орыси, и мурашки пробежали у него по спине: оставил заложницей?
— Челом тебе, сват, — Давидович, льстиво улыбаясь, поравнялся с Ивашком. — Как я рад, что ты вышел мне навстречу, — он пристально окинул взглядом хоругвь, прикидывая на всякий случай количество ратников.
— Где Орыся? — глухо спросил Ивашко, не отвечая на приветствие.
— Немного приболела... Я завтра пошлю за ней и Адамом рыдван...
Ивашко исподлобья посматривал на Давидовича, который невинно улыбался, и раздумывал, все еще не веря, что Арсен сказал ему правду.
«Неужели он мог... Но почему в один и тот же день — королевское прощение и письмо от него? Мы бы выехали к Одровонжу за документами на землю, а он тут... А если бы и не выехали — ночью уничтожил бы всю охрану... Но нет... разве этот толстяк отважился бы на такое?» Боярин спокойно размышлял, остановив взгляд на бычьей шее Давидовича, которую сейчас затянет петля, если это правда.