В эту минуту Барон стоял возле колодца, опершись на нимфу Мелюзину, — он не хотел далеко отходить от корняктовского дворца, ибо сегодня такой день, что в пивном подвале набьется столько людей, что яблоку негде упасть, кто-нибудь еще, того и гляди, займет его постоянное место. В этот момент затишья между штурмами Барон увидел черта. Он узнал Антипку, хотя тот стоял спиной к нему, — узнал по высокой шляпе, под которой торчали рога, и по длинным, до земли, штанам, прикрывавшим его копыта.
Не все знали об этих приметах черта. Кто знал, тому легче жилось на свете: он мог избежать встречи с нечистой силой, во всяком случае, был гарантирован от неосмотрительной откровенности в разговоре со слугами ада, которые цеплялись за малейший грех, чтобы потом добраться до самой души. Другим, которым хотелось добровольно продать душу, было легко, зная эти приметы, отыскать черта. Но большинство людей не ведало об этих приметах, поэтому черти часто пользовались доверием простачков, становились их друзьями, меценатами, слугами, чиновниками и даже духовными особами. Трудно было в те времена уберечь себя от черта — свободными от их влияния были разве что последние трусы или же слабые духом, а их в мире не так уже много, и тысячи львовских мещан находились в плену этой чертовщины. У каждого был какой-то грех на душе, а если этот грех был замечен чертями и записан в адские книги, тогда — пропал человек. По-разному оплачивали долг аду: кто всей душой полностью, кто наполовину, кто услугами, которых совсем не хотел оказывать, а некоторые просто молчали там, где следовало бы высказать свое мнение.
Тяжкой стала Баронова доля. Он давно запродал черту душу за то, чтобы из самого низа пробиться к высшим слоям общества, чтобы из простого ремесленника сразу стать бароном. Он добился своего, стал своим среди патрициев и высшего духовенства, но по неизвестным ему причинам несколько лет назад от него отвернулись имущие, и он не знает, как снова завоевать их уважение. Одна лишь привилегия сохранилась за ним: ему пока еще разрешался свободный вход в патрицианскую пивную — сегодня Барон уже успел опохмелиться и собирался вторично отправиться туда, но встреча с Антипкой для него была важнее. Он оттолкнулся от статуи и, пробираясь в толпе, настиг слугу ада, схватив его за рукав сюртука.
Черт взглянул на Барона: тот льстиво улыбался, оскалив черные зубы, Антипка брезгливо поморщился, думая про себя, что Барон прогнил до костей, сделал вид, что не узнал его, но освободить рукав сюртука не смог.
— Пан Антипа, — лебезил Барон, — скажите, за что? Замолвите за меня словечко, как же это так?.. Я же душу, душу вам отдал...
— Иди к богу, — процедил сквозь зубы черт. — Какая там у тебя душа... Надо было вести себя достойно. А ты глупец... Теперь ты никому больше не нужен. На твоем месте в корняктовской корчме сидит уже другой. Уходи...
И черт ушел, не оглядываясь.
После этого Барон встретился взглядом с сеньором Успенского братства Юрием Рогатинцем, который стоял и тоже смотрел на магистратское представление, один, без компании, на мостовой.
Рогатинец не ответил на шутовское расшаркивание перед ним Барона, отвел глаза, но тут же услышал позади себя сопение, в нос ударил густой запах перегара.
— Что тебе нужно, Барон?
— И ты меня так называешь... Что мне нужно? Один раз выпить с тобой. В какой угодно корчме, только чтобы люди видели, что ты пьешь со мной. У меня еще есть до черта денег...
— Взятых у черта, Барон. Ты же с ним в союзе, говорят.
— Да, да! А сколько их было у меня! С самим Люцифером и с его сворой пил, с великосветскими ведьмами спал, деньгами сорил, разбогател! А ты чего достиг?
— У меня совесть есть.
— А что такое совесть — ты можешь показать мне ее, чтобы я пощупал руками, взвесил, оценил дукатами? Со-о-весть есть! Я ведь тебя поймал, когда ты грешил, забыл? Когда ты грешил! — ударил Барон себя в грудь.
Рогатинец с горечью посмотрел на Барона, печаль туманила его серые глаза, он опустил голову.
— И никому не сказал, никому! Вот за это пойдем теперь — выпей со мной, на людях... Я до сих пор никому не рассказал о твоем грехе!
— Это не грех был, Барон, — тихо промолвил Рогатинец. — То... Да разве ты поймешь?..
Народ утомился стоять на площади. Она, словно огромный котел, кишела тысячами человеческих голов, бурлила, надо было кончать спектакль, да и солнце уже пряталось за куполами Юрского собора.
Еще раз зазвучали горны, их заглушили воинственные крики — начался третий и последний штурм «смоленской твердыни».
Он продолжался недолго. Утомленные и голодные мещане, которым было обещано зажаренное на костре мясо и несколько бочек доброго вина, так старательно воевали, что вмиг разбили вдребезги въездную башню, мост не выдержал тяжести наступающих, их напора и обрушился. Вояки взбирались по лестницам на стены, стены тоже покачнулись и упали. Осажденные что есть мочи бросились бежать из крепости — кого-то действительно может придавить! — и сдались в плен. Наконец твердыня совсем рухнула — толпа на рыночной площади захохотала.