— Ты, пан Юрко, вычеркнут из списков цеховых... Впрочем, я тебя еще могу оставить в цехе, но только поле того, как причастишься в костеле. Не моя это затея — так приказал магистрат. Не ты один — всех русинов исключили...
— Что же мне теперь делать? — тихо вздохнул я, и, очевидно, мой вид был настолько жалким, что цехмастер опустил глаза, а казначей — он все время твердил о том, что православных надо выделить в отдельные цехи, — прищурив глаза, сказал:
— А ты иди к нищим, к слепым, это цех русинский, там и цехмастером тебя поставят. И зрячими их сделаешь, сам ведь грамотный еси!
И у меня мгновенно прояснилось в голове, будто сноп лучей пробил густой мрак, окутывавший меня. Да, есмь грамотный, а типография — есть во Львове! Темный народ сделать зрячим... Он, здоровый, очищенный в горниле бедности, ждет света правды и науки — так говорил Вишенский, а предводителей нет... В тело впились, словно клещи, паны, но тело живое, изголодавшееся и жажущее. Нищие? А разве стыдно голодному просить кусок хлеба, если своим трудом он не может его заработать? Плохие ремесленники! А что должен делать ремесленник, когда его выгоняют из цеха? Служить у помещиков? А куда деваться, коль у тебя отобрали землю? Темные? А кто пытался дать им образование? Униженные? А кто помог им стать на ноги, чтобы почувствовать себя человеком? Разобщенные? А кто их объединял?
В тот момент мне казалось все очень простым: типографию можно выкупить, печатники и коригаторы найдутся, помещение — тоже. И будет положено начало. И начну я.
Я поднял глаза на казначея и сказал ему:
— Спасибо, цеховой брат, за совет. Мы в самом деле забыли, где надо искать опору для своей веры и правды. А ты подсказал. Только гляди — и потомкам своим передай, если они будут похожи на тебя: горе будет таким, как ты, когда слепые прозреют!
Я взял седло, сагайдак и ушел из цеховой мастерской.
Моя Грета повалилась мне в ноги: я сказал ей, и она, не увидев в моих глазах ни отчаяния, ни колебаний, поняла, что отныне будет идти вместе со мной тяжелой дорогой нищеты и унижений, сносить все это ради чуждых ей идеалов. Грета, обедневшая шляхтянка из Городка, оказавшись во Львове, только и мечтала, копя деньги, чтобы как-нибудь вырваться из плебейской жизни. Записалась в братство Божьего тела в кафедральном костеле, чтобы быть на виду среди именитых католичек, радовалась знакомству с Доротой Лоренцович. Я старался развеять ее иллюзии: богатые шляхтянки никогда не примут ее в свой круг — она не прислушалась к моим советам. Теперь, в эту минуту, она еще верила, что тронет мое сердце и я уступлю, увидев ее слезы.
— Юрась, любимый, послушай меня, мы только начали вместе жить, у нас еще нет ребенка, а ты уже противишься тому, чтобы он увидел свет. Молись кому хочешь, думай что хочешь, но смирись с тем, что один ты супротив всех не устоишь. Да разве оттого, что тебя в цехе будут считать католиком, ты станешь им? Я буду отмечать твое рождество и пасху, и украдкой в церковь будешь ходить, а это... это только для отвода глаз... Ты, Юрко, такой мастер, цехмастером станешь...
Я поднял ее с пола, взял за плечи и тряхнул так, что волосы закрыли ей лицо.
— Что ты говоришь, Грета!.. На какое ужасное предательство ты толкаешь меня? Дитя, которое ты хочешь родить, станет хуже казначея, когда вырастет в такой темноте! Нет, дорогая, я не отступлюсь от того, что задумал... Нас называют слепцами, и действительно мы слепцы. Свет знаний уже зажегся, и мы раздуем его снова из искры, покрывшейся пеплом. Просветим себя и зрячими поднимемся на битву... Типографию Ивана Московитина унесем из подвала ростовщика!
— Глупый, глупый! — закричала Грета. — Ржавчина уже давно съела печатные станки, мыши и крысы сожрали книги твоего Московитина, ведь их никто не читает, и от выдуманного славянского языка никто не может стать образованным, а истинного божьего письма еще постичь не может ум ваш!
Это были слова не Греты. Я уже слышал их — принадлежность жены к братству Божьего тела не прошла для нее зря. Я оттолкнул Грету, ужаснувшись ненависти, брызжущей из ее глаз.
— Грета, как могла ты когда-то клясться мне в любви, презирая сейчас меня и таких, как я?..
— Не знала, что ты такой заядлый русин, не знала! Ах, какие вы... Вас не любят ни поляки, ни немцы, ни армяне... Вы неискренние, завистливые. Вы упрямые, злые русины!
— Злыми нас сделали Соликовские... И ты, полька, тоже стала бы злой... Разве мало поляков нищенствуют и прозябают? Но ты не видишь этого, твой взор обращен только туда, где блеск, где золото и высокомерие! Злые мы... Ибо злом на зло отвечаем. А станем добрыми тогда, когда отвоюем себе давние наши права... Я всего себя отдам, Грета, своему делу. А тебя не держу, можешь уходить...