Молодой врач и аптекарь Гануш Альнпек — поляк с хорошей примесью немецкой крови, что проявилась в бледности его лица и крутом нраве, — обнаружил у одного мещанина страшную болезнь, которой до этого во Львове еще не было: проказу. Имя Альнпека стало известным совсем недавно. Да прежде никто и не мог знать его. Сын обанкротившегося купца, круглый сирота, он десять лет назад остался один в нанятой обедневшим отцом убогой комнатушке. Из окна комнатки, затерявшейся в лабиринте хижин, за пышным городским фасадом, видно было только зловонную яму во дворе, куда стекали нечистоты с Рынка, а дворники свозили мусор; в этом мусоре копались худые, изможденные мужчины, искавшие объедки. Из окон напротив выглядывали бледные личики детей, которые напоминали Ганушу ростки картошки, проросшей в подвале; этот лабиринт пополнялся истощенными молодыми матерями, которые ничего не могли добыть из-за пазухи, чтоб накормить младенцев; каждый день Гануш видел больных, которые умирали тихо, покорно и безропотно.
Однажды юноша вырезал в стене над входной дверью в свою комнату надпись: «Deus Providebit!» Соседям эти слова ничего не говорили, они, возможно, не умели даже прочесть их, но для парня, закончившего гимназию во Вроцлаве, это слово имело большое значение: добьюсь, БОГ ПОМОЖЕТ мне изучить науки, и я облегчу жизнь обездоленным. Он нанялся работать помощником у Лоренцовича, владельца аптеки «Под золотым оленем», которая помещалась в его же Черном каменном доме, ездил с поручениями в южные и восточные страны и остался в конце концов в Падуе. Спустя несколько лет он вернулся оттуда бакалавром медицины, практиковал у Лоренцовича, а когда тот состарился, купил у него аптеку.
Вскоре Альнпек заслужил широкую известность среди городских жителей. Одни относились к нему с уважением, другие с завистью и ненавистью. Он лечил бедных и не брал с них платы! Без приглашения, без вызовов доктор приходил в жилые подвалы, в клетушки, пристройки, где находили себе приют убогие люди, осматривал больных и давал им лекарства. Он в течение года успел обойти весь темный Львов, о нем стали говорить как о мессии, и однажды в ратуше на совете консулов патрицианский доктор и бургомистр Павел Кампиан воскликнул:
— Это шарлатан и чернокнижник!
Альнпека вызвали в магистрат. Как раз в этот день он в подвальном помещении на Грабарской улице обнаружил человека с черно-рыжими пятнами и нарывами на теле.
Чиновники готовились учинить допрос врачу: он лечит и почему-то делает это скрытно, без ведома магистрата. Они, зная наперед, какой будет вынесен приговор — лишение врачебных прав или изгнание из города, с высокомерием посматривали на блондина с холодными синими глазами. Павел Кампиан поднялся с кресла. И пока он собирался что-то сказать, Гануш Альнпек сделал два шага в его сторону и выкрикнул:
— В городе лепра, тронд! Не знали об этом, ваша милость Кампиан? Или, может, знали и лечили прокаженных пилюлями из гашеной извести, а драли деньги, как за настоящее лекарство?
— Протестую! Какие пилюли... Это клевета! — запротестовал Кампиан.
— Вот какие! — Альнпек полез в карман и вытащил бутылочку с белыми таблетками. — Я взял их у одного больного и сделал анализ. Так что же, меня будете судить за шарлатанство или я вас? Ха... Я знаю, — Гануш обвел глазами смущенные лица чиновников, — знаю: вы все сделаете, чтобы этот обманщик не был предан суду, вы постараетесь найти повод, чтобы изгнать меня из города, но сейчас не сделаете этого. Я научился в Италии лечить проказу, а вы не умеете... И не думайте, что эта страшная болезнь поражает только плебеев, она всюду, она — тут! Ее не видно, проказа созревает много лет, а когда уже появляются пятна и нарывы — лечить поздно. У меня есть профилактическое лекарство — не шарлатанское, не чернокнижное, а найденное учеными мужьями в Падуе. Так что, пока будете расправляться со мной, записывайтесь ко мне в очередь на прием — ведь все вы прокаженные!
Архиепископ Соликовский любил в свободное время азвлекаться марионетками. Куклы мастерил сам. Если бы не священнический сан, он был бы хорошим мастером в художественном цехе — сходство кукол с особами, которых католический владыка изображал, было поразительное. Он порой сожалел о том, что не может блеснуть своим искусством перед гостями: архиепископ держал домашний кукольный вертеп в полнейшей тайне, — ибо он делал это не для забав, а с определенной политической целью.
Первая кукла, которую он смастерил, приехав из Вильно во Львов, сменив титул кастеляна и королевского секретаря на архиепископский, изображала основоположника и генерала иезуитского ордена испанца Игнатия Лойолу. Его, живого, Соликовский не имел возможности увидеть: святой вознесся к Христу, чтобы стать возле него одесную, почти тридцать лет тому назад, но не портреты, не лубочные картинки с изображением Лойолы служили ему прообразом для куклы. Соликовский познал духовную сущность этого ревнителя Иисуса, которого ни инвалидность, ни подозрение в сумасшествии, ни побои не свернули с праведного пути: в 1540 году папа Павел III утвердил Лойолу генералом ордена иезуитов.