Лойола Соликовского — тощий, измученный постом и бичеванием; личность ничтожная и не от мира сего, на лице вялая улыбка, но взгляд пронизывающий и властный. Никакая сила не может устоять перед этим мужем, ему все подвластны, потому что он утверждает:
«Каждый иезуит обязан давать возможность провидению в лице генерала, супериоров, прокураторов так руководить собой, как будто он неживой. Будьте готовы откликнуться на призыв духовных повелителей, словно сие есть глас самого Иисуса».
Кукла, изображающая Лойолу, стоит на краю стола на возвышении — она неподвижна, к ее рукам и ногам не привязаны шнуры, которые — от других кукол — проходят сквозь отверстия, просверленные в столе. Лойола — это постоянство, догма, доктрина, символ. Все остальные куклы будут двигаться по его велению, но по замыслу Соликовского.
Отношение архиепископа к Лойоле особенное. Ведь это он в год своей смерти в 1556 году сказал пастору Сальмерону: «Уезжай в Польшу. Там слуг Христовых ждет обильная жатва. Кроме того, это королевство откроет двери, через которые вы пронесете свет евангелия и к соседним народам. Ведь там огромно влияние сатаны — в Литве, на Руси, в Жмуди, в Московии, на безбрежных просторах языческих татар, протянувшихся вплоть до Китая».
Поэтому Лойола будет стоять на краю стола на возвышении как вдохновитель борьбы за господство иезуитства в Польше.
А кто же борется?
Как ни пытался архиепископ облагородить кукольный портрет супериора иезуитов при костеле Варвары в Кракове, а ныне королевского проповедника и духовника отца Петра Скарги, все же зависть к самой влиятельной в Речи Посполитой духовной особе сделала свое. Изображение Скарги получилось отталкивающим: злобная гримаса на лице, высокий лоб в глубоких морщинах, большая, словно лысина, тонзура[83] и глаза, сидящие близко к переносице.
Правда, Соликовский отдает должное знаменитому проповеднику и гофкапеллану, который еще до коронации сумел склонить шведского королевича принять католическую веру, и молодой польский король Сигизмунд III, вчерашний протестант, так ответил литовскому канцлеру Льву Сапеге, который призывал его пойти на уступки протестантам:
«Пусть лучше погибнет Речь Посполитая, чем нанести какой-то вред католической религии и божьей чести».
Архиепископ Соликовский вскочил с кресла — злость на парвеню Скаргу, который так опередил его, сорвала старца с места: неспроста отец Петр неотступно следовал за королем накануне коронации! Архиепископ почувствовал, как пошатнулось его положение: ведь Петр Скарга еще, наверное, прозябал в Рогатине, когда Соликовский пользовался доверием у Стефана Батория, а теперь... Чтобы не утратить позиций приближенного ко двору, надо было в этот момент засвидетельствовать свою солидарность с королем; Соликовский сорвал с себя епископское одеяние и, оголив грудь, завопил:
«Лучше умереть, чем предоставить иноверцам свободу!»
И все же король своим доверенным лицом сделал Скаргу.
Архиепископ не враг гофкапеллана, наоборот — единомышленник, оба ведь когда-то в Риме вступали в иезуитский орден: он относится с уважением к автору книги «O jednosci kosciola bozego»[84] , в которой Скарга вскрывает заблуждения православной церкви и убеждает схизматиков в том, что их спасение только в унии с костелом, но все же он — парвеню. И как это ему удалось — казначею львовской кафедры, рогатинскому настоятелю, обыкновенному канонику львовского капитула — стать ректором Виленской иезуитской академии, а теперь первой духовной особой у короля?
Впрочем, они оба ведут борьбу за торжество иезуитизма в Польше. Скарга — в Варшаве, Соликовский — во Львове.
И пока что больше некому... Кардинал Вармии Гозий, который после Тридентского собора ввел первых иезуитов в Польшу, умер; настоятель Пшерембский бессилен: познанский синод не разрешил ему в Познани создать братство Иисуса. Львовский клир тоже не желает их иметь. А что, если обратиться к высокопоставленным светским персонам? Да нечистую силу взять себе в помощь. А что же...
83
Тонзура — с 633 года признанное обязательным для лиц католического духовенства пострижение волос на темени