Логическим продолжением этой цепочки умозаключений стала мысль о том, что градус безумия современного общества оказался так высок, что люди предлагали возвращаться к практике содержания пациентов психиатрических клиник в кандалах, как это практиковалось до девятнадцатого века, а желательно еще и подальше от крупных населенных пунктов. Читая статьи, я все глубже погружался в ощущение, что ненависть к маньяку стала каким-то важным катализатором, объединяющим фактором. Люди не могли думать больше ни о чем: ни о политике, ни об экономике, ни о медицине и образовании. Ничто не интересовало людей в городе Ставроподольск – слава богу, это произошло не у нас, а на расстоянии трехсот километров – кроме необходимости срочно ликвидировать угрозу.
«Дуркам здесь не место» – гласил заголовок статьи, которая предлагала срочно перенести клинику подальше за город, желательно в Сибирь.
«Класс – атас!» – распечатка статьи в интернете, где журналист набросился на классы коррекции для умственно отсталых. Судя по комментариям, ни одна живая душа в Ставроподольске не пожалела, если бы все люди с любыми отклонениями сгинули в единочасье и насовсем.
Виктория отложила газеты, не дочитав.
– Господи, возвращаемся в Средневековье. Психиатры, наверное, за голову хватаются, – предположила она. – Столько усилий по преодолению отчуждения к душевнобольным людям, и на тебе.
Борис пожал плечами и тут же продемонстрировал неплохую осведомленность по вопросу. Явно готовился:
– Между прочим, психически здоровые люди совершают правонарушения гораздо чаще, чем душевнобольные. А маньяки – вообще отдельная статья. Статистика утверждает: на десять миллионов человек один становится маньяком и все они, как правило, вполне вменяемые. То есть с медицинской точки зрения. Во всяком случае, прячутся как те партизаны в горах Гранады, потому и жертв обычно больше одной.
– Давай без подробностей, – прервала его Вика. – И так тошно.
– Не тошно, а страшно. Если начинает действовать какой-нибудь шизик – пиши пропало. Все на ушах.
Рассматривая публикации и слушая Бориса, я подумал о том, что следователь в своем обычном лаконизме чертовски прав. Страх – ключевое слово, с подкоркой не поспоришь. Неокортекс с его осознанием законности, необходимости и справедливости здесь не властен. Максимум, что светит за убийство собаки по закону, – шесть месяцев ареста, если отмораживаться регулярно, то в самом суровом случае – два года. Но именно несчастные щенки стали спусковым крючком. Ведь даже если вынести за скобки тот факт, что это были беззащитные детеныши, если закрыть глаза на то, что и после поимки маньяк жаждал крови и находил способ ее пролить, то в сухом остатке получим страх перед непредсказуемостью агрессии. Ужас – вот о чем говорили все эти публикации. Слепой необъяснимый ужас.
Виктория раздумывала: «Кого же он убивал?»
– Предполагаем, что еще найдены не все. Но это уже дело следствия. Твое дело: процедура, – начал объяснять Борис. – Убийца агрессивен, одержим идеей справедливости, убивал тех, кто, по его мнению, приносил вред жизни города и общества. Для цели разоблачения сочинял подметные письмишки, сначала рассылал кляузы, потом угрожал, если письма не действовали, принимался за дело сам…
Борис сделал паузу и обратился ко мне:
– Вот это кверулянт так кверулянт, а ты говоришь: котик Филя.
Я согласно кивнул, мысленно поаплодировав умению Филиппа не просто вызвать симпатию, но и запоминаться. Конечно, лексику нашего великого и могучего майор Борис Краснов изучал не по словарю Ожегова, и тот самый кверулянт рано или поздно должен был объявиться, но все же я никак не ожидал настолько опасного сдвига у предполагаемого преступника. Маньяков в нашей практике еще не было.
– Так он сумасшедший или нет? – пыталась разобраться Виктория. И добавила с возмущением в голосе, в котором тоже читался страх: – Ты меня совершенно запутал.