- Помянуть нужно, обязательно, иначе мы его обидим...
А Нинон мстительно напомнила:
- А кое-кого кое-кто, между прочим, на хорошую работу устроил...
Я чуть было не лопнула от возмущения: насчет выгодной работы еще бабушка надвое сказала, я всего лишь анкету заполнила, и что будет дальше - пока неизвестно. А потом плюнула и решила пустить весь этот бардак на самотек: как будет, так будет. В конце концов, соберусь и уеду в Москву сама, электрички до часу ночи ходят. Так что, когда Остроглазов вернулся с двумя бутылками - водки и коньяка, - я уже никак не отреагировала.
Зато Нинон и поэт-песенник воодушевились, у них словно второе дыхание открылось. В общем, водка пошла на "ура". Мне тоже пришлось выпить за упокой души убиенной банкирши, поскольку мой категорический отказ выглядел бы не очень дипломатично. Еще два раза по пятьдесят проскочили по инерции, а дальше дело пошло... Остальное я помню не очень четко, а посему цельной картины того вечера, едва не закончившегося для меня самым плачевным, даже трагическим образом, у меня нет по сей день.
Например, я так и не могу выстроить логическую цепочку, приведшую к тому, что я разоткровенничалась и выдала нашу с Андреем страшную тайну. Кажется, это случилось уже после того, как мы прикончили водку и коньяк, принесенные несчастным вдовцом, и отправились к поэту-песеннику, чтобы вплотную заняться его стратегическими запасами, состоящими из начатой бутылки виски и литрухи итальянского вермута. Еще у него имелось шампанское, но Нинон его отвергла, авторитетно заявив:
- Градус понижать нельзя! Видимо, вскорости после этого я и раскололась. Да, точно, все случилось на той знаменитой лужайке возле дома поэта-песенника. Сам Широкорядов в этот момент в очередной раз отлучился за закуской, и мы остались втроем: я, Нинон и Остроглазов. Последний, правда, уже давно клевал носом, а на все обращения реагировал крайне неадекватно, странными репликами, типа:
- Маржа? Какая маржа? Или того хлеще:
- Срочно переводим средства на Каймановы острова!
Вот под такой-то аккомпанемент мы с Нинон и вели душещипательные беседы на тему, как же нам, хорошим и красивым, не везет в личной жизни. В кратчайшие сроки мы сошлись во мнении, что все мужики сволочи и козлы, после чего перешли к конкретизации, выхватывая из общего стада то одну, то другую паршивую особь и внимательно рассматривая ее сквозь лупу объективности. Сначала мы пересчитали всех блох на красавце Генке, а потом переключились на мужчину моих несбывшихся снов, который поначалу фигурировал под псевдонимом "этот гад", а потом.., потом, сама того не заметив, я назвала его Андреем. И если бы дело тем и ограничилось, а то ведь пошло дальше. Слово за слово, язык мой развязался, и я сказала то, чего не должна была говорить ни при каких обстоятельствах.
Главное, хоть убейте меня, не могу понять, как все произошло, как я проболталась Нинон! Когда я поняла свою оплошность, чуть язык себе не вырвала, да поздно было. Нинон, пьяненькая, разомлевшая Нинон, сразу встрепенулась и навострила ушки. Она закатила глаза и звонко хлопнула в ладоши:
- Ну вот, я же чувствовала, чувствовала... Сердце мое вещее меня не обмануло... Значит, это он тебя подобрал, когда ты поскользнулась на банановой кожуре?
- На какой еще банановой кожуре? - возразила я, словно это было так уж принципиально важно. - Не на кожуре, а на льду!
Нинон же принялась пытать меня с еще большим пристрастием. Деваться мне было некуда, и я продолжала колоться, взяв с Нинон обещание держать мою тайну при себе. Нинон поклялась, что будет нема как рыба, но я уже чувствовала угрызения совести, и - главное дело - перед кем! Перед негодяем, обманувшим мои надежды на тихое женское счастье, на которое я имела полное право! Но, видно, такая уж я дура, и ничего с этим не поделаешь.
Нинон требовала от меня новых и новых подробностей, а я изнемогала под бременем раскаяния за собственную болтливость, так что явившийся с закуской поэт-песенник оказался очень кстати. Я приложила палец к губам, и Нинон послушно замолчала, только ее глаза-изумруды подернулись влагой.
Широкорядов осклабился и неверной, заметно подрагивающей рукой плеснул вермута в бокалы. И мы опять выпили. И я при этом уповала на то, что увеличение концентрации алкоголя в крови Нинон сослужит мне добрую службу завтра она уже не вспомнит, чего я ей наплела по пьяной лавке.
Итак, повторяю, мы приступили к распитию итальянского вермута. Это я еще помню, а вот дальше у меня пробел, вернее даже, большая черная дыра. Следующее воспоминание: я уже не на лужайке, а в доме поэта-песенника (как, интересно, я там оказалась, неужто своими ногами?), сижу на краю огромной, как цирковой манеж, кровати, за окном - чернильные сумерки, автор бездарных виршей - рядом со мной и почему-то гладит мои коленки, а я наблюдаю за всем этим как бы со стороны и немного удивляюсь. Затем Широкорядов говорит: "Минуточку", встает и куда-то уходит, а я остаюсь одна.
Спустя минуту я слышу шорох за спиной, хочу обернуться, но не успеваю, потому что на моей шее смыкаются чьи-то холодные пальцы...
- Нинон, ты, что ли? - спрашиваю я. - Кончай дурить.
Никакого ответа, только пальцы сжимаются все сильнее. Я пытаюсь вырваться, извиваюсь ужом, кашляю... Я задыхаюсь, задыхаюсь... Да сделайте же хоть что-нибудь! Этот кто-то, совершенно невидимый, совсем даже не собирается униматься. Он сопит и пыхтит, навалившись мне на спину, но силенок придушить меня разом у него не хватает. Он то сдавливает мне горло так, что в ушах у меня начинает звенеть, то ослабляет хватку, чтобы самому шумно хватить воздуха ртом, а потом заняться мною с прежним упорством. Я уже не сижу, а лежу, барахтаясь и отчаянно цепляясь руками за холодные пальцы, впившиеся в меня...
Наверное, мы боролись не так уж долго, но мне этот короткий отрезок времени показался вечностью, в продолжение которой я уж, конечно, успела озадачиться вопросом, кто же это всерьез разохотился меня задушить.
Ну, разумеется, не Нинон. Тогда кто, кто? Значит, поэт-песенник. Но почему? И тут из моего одурманенного алкоголем подсознания выплыла фраза, сказанная утром мужчиной моих несбывшихся снов: "Держись подальше от творческих натур". Кого он имел в виду? Ну, разумеется, разумеется, только Широкорядова. Кого же еще, кроме него?!
Озаренная этим открытием, я напружинилась и, изловчившись, уперлась ногами в стену, а затем всем своим весом обрушилась на своего противника. Хватка холодных пальцев ослабела, мне удалось вырваться. Потная, растрепанная, я вскочила с кровати и со всех ног бросилась к двери. Толкнула ее и.., влетела в объятия Широкорядова. Тогда кто же душил меня там, на кровати? Я обернулась и увидела... Лизу, которая сидела на ковре, уткнувшись лицом в колени, и что-то нечленораздельно бормотала.
- Да что тут... - начал Широкорядов, но договорить ему не дала зычная команда:
- Стоять! Ни с места!
Я посмотрела на Широкорядова, а он - на меня, при этом мы оба застыли как изваяния.
Глава 23
Дальше все было совершенно не правдоподобно. В комнату набились люди в камуфляже, причем у двоих иди троих я совершенно точно рассмотрела автоматы. Ругаясь и грохоча толстыми подошвами армейских ботинок, они скрутили Широкорядова. Эту процедуру они проделали так быстро и рьяно, что у несчастного поэта-песенника слезы из глаз брызнули.
- За что? - возопил Широкорядов. Вид у него был ужасный, я старалась на него не смотреть, памятуя, что ему не очень-то приятно демонстрировать слабость в моем присутствии.
- Вы знаете за что! - Голос, произнесший эту сакраментальную фразу, показался мне до боли знакомым.
Все еще потирая шею, я вгляделась в толпу камуфлированных людей и узнала в одном из них своего бывшего возлюбленного. Именно он протягивал Широкорядову какую-то фотографию со словами: