Однако уже в райотделе лейтенанту удалось поумерить напор Алии Этибаровны. Поток ее красноречия стал мелеть, пока и вовсе не иссяк. А когда лейтенант не слишком почтительно напомнил, что пока как-никак Алия Этибаровна находится в кабинете следователя угрозыска, а не у своих высокопоставленных приятелей, и вызвали ее отнюдь не для оказания шефской помощи, стало видно, что она уже жалеет о своей излишней ретивости.
Агрессивность, продемонстрированная Абуталибовой в доме «обжулившей» ее подруги, ничего не дала. Испуганная Бурова никак не могла вспомнить, куда покойный муж прятал злополучный лотерейный билет, принесший ей столько неприятностей. Почувствовав в лейтенанте доброжелательного и участливого собеседника, она оттаяла и буквально не могла остановиться.
— Вы даже не представляете, какая это страшная женщина! Никого не щадит! Уже лет пять, как они переехали в Баланцево и она стала работать в нашем ЖЭКе. Быстро оказалась на должности инженера, то есть у источника благ. Чтобы своего добиться, змеей извивалась, едва не облизывала тех, кто был ей нужен. До смешного доходило. Только не очень-то у нее получалось: наши кавалеры все больше в бутылку смотрят. Тогда она изменила профиль: заделалась такой общественницей — куда тебе! А между тем — то-се достать, девочек кому надо, организовать, что-то подтолкнуть — словом, крутилась.
И ее наверх тянули. Сама-то она не с дворниками любезничала. А теперь — за нею целый клан, это она не врет, я-то знаю. Ну да Бог ей судья, а вы не вмешивайтесь. Моя совесть чиста. Не украла же я на самом деле билет этот чертов. Юре отдала... По правде говоря, не часто я его в последнее время и видела. Работал много, как проклятый. У него ведь сыночек от первой жены пропал...
— Что значит — пропал? — разговор с майором Лобекидзе был еще на слуху у лейтенанта.
— Так и есть — пропал. Восемь лет назад. Как он горевал!.. Прежняя жена не уследила. Такой чудесный малыш: глазки карие, кудрявый... Вылитый Юра. Это Юля больше похожа на меня. Юра Юленьку очень любил, а Шурика все равно вспоминал: надеялся, найдется малыш. Думали, может, заблудился? Да где тут, в Баланцево, заблудишься? Это за последние годы город вырос. А был деревня-деревней. Шурик в мою группу в садик ходил, там мы и с Юрой познакомились. Он и потом часто приходил в детсад, на детей смотрел... У его первой жены детей уже не могло быть, а он без этого жизни себе не представлял. В общем так мы и сошлись.
— А где теперь его первая жена?
— Она ведь ленинградка. На дух Москву не выносила, а уж Баланцево... Как держаться стало не за что, уехала. Мы с Юрой любили друг друга, казалось, только смерть нас и разлучит. И вот все так скоро... Все у нас всегда вместе было. А билеты эти злополучные поделили мы просто так, смеха ради. Юра вообще был азартный — спорщик, игрок. Только в последние месяцы ходил как в воду опущенный. Я про такую хворь, как у него, и не слыхивала... Думала, снова тоска заедает. Отмалчивался. Я иной раз считала, что его история с Зиной гнетет. Все ведь знала, подруги — они первыми и доложат. И все равно, он был мой, мой. Я старалась, как могла, развлечь-его. Он и билет в карман сунул тогда небрежно... Постойте... Это же парадный его пиджак!!! Он сказал — на заводской вечер идет. Я-то знала: к Зине, вспылила, обидно стало, даже сердце заныло. Билет совсем из головы вон. Это получается, что вместе с ним и похоронили... Там карман сбоку потайной... Ой, что же теперь будет-то? Нет ему покоя, бедному...
Не было, однако, покоя и живым. Углов освободился от больничного, мало чем отличающегося от тюремного, заточения. Облегчение почувствовал лишь поначалу: на свободу вышел, но опеку ощущал поминутно. Ему хотелось стать никому не нужным и не интересным, стереться, раствориться в толпе. Что называется — устал от славы. Эх, работал раньше в одиночку и горя не знал. Черт с ними, с деньгами, да и что он нажил, кроме долгов? Таких, что с кожей сдерут. А в какие дела замазался, какие по ним сроки висят! Подрыв экономики — это карается и тогда, когда в стране развал. Еще похлеще, чем во времена благоденствия, — голодные и злые крепко бьют, когда у них кусок хлеба отбирают. Не говоря уже о «мокрухе». Поэтому, хоть и хата надежная, а только, кажется, недолго придется здесь коньячок потягивать. Свои же кореши пришьют. С трупом проблем не будет — конвейер налажен. А если и сдадут, все равно только мертвого. Такой вопрос годится для всех, кроме него. Прикормленные менты план выполнят, все дела спихнут: покойник не отмажется. Похоже, и те и другие изо всех сил его в козлы отпущения ладят. Таких, как он, замаранных в уголовщине, даже свои боятся. А тут еще и Хутаев со своей кавказской общиной... Как у зверей: коль с первой встречи — враги, так останется и до смерти. Вот разве что на Павла Петровича какая-то надежда, фигура он крупная, не баланцевского масштаба. Столичные связи, уже и за кордон щупальца тянет... Вспомнилось, как пытался достать заграничный паспорт, и тут же его предупредили: «Не рыпайся сильно, парень, ты здесь нужен». Пока все не развалилось окончательно, все-таки надо уходить «за бугор». А с чем? Ведь что обидно: при таких делах, при таких деньгах отираться, и остаться с пустым карманом. Только и делов, что долг уменьшается. Так эти хлопчики и новый могут накинуть, как к нулю подобьешься. Ну пока что Павел Петрович все решает. Только надолго ли? Зверь травленый, но держит себя уж чересчур высоко. А тем временем ребята с Кавказа делают свое дело, спокойно и обстоятельно размещают своих на ключевых постах. Вон, даже у Президента в охране чеченцы. Просачиваясь в столицу, словно «пятая колонна», расстаются даже с давними племенными традициями. Попробовал бы раньше какой-нибудь гастролер сунуться в те края! Подумать страшно. А теперь проще простого: передай привет авторитетным людям от кого следует из Москвы и — вперед, только долю аккуратно отстегивай. Короткое «мой человек, пусть работает» открывает и двери камер, и подвалы мафии, где идут «разборки». Здесь главное — не опоздать. Как-то по афере Углов забрался в предгорья. Однако после первого же знакомства с тамошней милицией потерял всякое желание оставаться в этих местах. Грозный, с усами, как у Пржевальского, капитан едва не вкатил его в пресс-камеру, где дохли со скуки местные авторитеты, уже косящиеся в поисках жертвы друг на друга. «Позвонят, говоришь, за тебя? — ядовито осведомился капитан. — А мы, видишь, — эту трубочку снимем, и эту тоже. Вот и будет у нас „занято“. Ну а теперь — готовься, главное — береги тыл. Что, не хочешь к моим джигитам? Тогда говори, у кого, кроме этого завмага из хозяйственного, деньги брал, обещания давал? Где прятал? Смотри, наверх дело пойдет — хуже будет, тогда не замять. Решай! Нет? Ну тогда, дорогой — извини — в камеру», В камеру не хотелось. И Сергей заговорил, «колясь» по мелочам, оттягивая время. И дотянул-таки. Заявился наконец-то в милицию покровитель, выдернул. И слава Богу — для него невелика потеря, дойных коров хватает, а Углов едва уцелел. Выйдя на волю, тут же собрался уезжать. Однако ему дали понять, что поспешным отъездом недовольны, пригласили остаться и еще поработать. «Через неделю — как штык! Куда мы без вас, спасибо за все. Буду, как на крыльях!» — отрапортовал Углов и больше никогда южнее Ростова не бывал. Что же до джигитов, то Сергей, и прежде их не любивший, поклялся дел с ними больше не иметь. И вдруг — так погореть с этим хреновым Жориком! Как фраер. Да кто он, собственно, такой, чтобы даже к Павлу Петровичу соваться с советами? Ох, неспроста сложилось такое окружение у баланцевского лидера! Окрепнут, поднимутся, зубки отрастят. Нет, не понимает старик, что он все-таки не Президент. Нельзя чужакам показывать незащищенную спину. Доверие, дружба в этом мире — россказни для щенков. Осторожный человек, оказавшись неожиданно облеченным доверием авторитетов, не возрадуется. Есть над чем подумать...