– Да. Была. Конечно. Чего бы я один туда поперся? Мы сидели. Потом…
– И что же потом? – спросил опер с ухмылочкой. Ведь не верил, гад, Валерке.
– Потом поссорились. Я ушел. Она осталась.
– Где?
– Возле ресторана. Я уехал. А она осталась возле остановки, – Валерка вздохнул и шмыгнул носом, утерев платочком слезы.
– Постой. Ты же только что говорил – у ресторана?
– Да остановка там рядом. Можно считать – у ресторана. Понимаете, я был сильно пьяный. Почти ничего не помню.
– Значит, ты был в таком состоянии, то есть степени опьянения, что ничего не помнишь? – уточнил твердолобый лейтенант и, записав это в объяснение, добавил: – Пишу с ваших слов, гражданин Валяев.
– Был, – сознался Валерка, взглянув на часы. Сейчас для него было важно, чтобы как можно скорее пришла мать. И тогда конец всем мытарствам. Она позвонит, куда надо, договорится и уж никак не позволит этому твердолобому издеваться над сыном. Все мысли его были сейчас только об этом, поэтому на вопросы мента он отвечал сбивчиво и не сразу сообразил, зачем лейтенант спросил его о каком-то ноже. Напряг память. «Вроде был нож. Со стола взял. Или не было ножа? Черт его знает, так сразу и не вспомнишь».
– А куда вы, гражданин Валяев, дели нож, который взяли со стола в ресторане?
«Откуда этот мент знает про нож?»
А Зуев об этом спросил его просто так, чтобы взять на понт. Раз девушке отрезали голову, значит, нож обязательно был.
Валерка припомнил, как во время драки действительно сдуру хватанул со стола нож. Правда, воспользоваться им не довелось. С ножом этим вообще какая-то чертовщина. Вроде был нож. Но кто-то вырвал его из Валеркиной руки.
– Я не помню про нож, – сказал Валерка. И наговаривать на себя лишний раз нет резона.
Зуев посмотрел недоверчиво.
– Сильно пьяный был? – съязвил он. К недоверию прибавилось еще большее подозрение. Валяев ему не понравился с первого взгляда, там, у трупа девушки. Соврал он. А это нехороший признак. Если человек соврал раз, где гарантия, что не соврет еще? Да и сам он признает: был, мол, в таком состоянии, что ничего не помню…
Валерка не возражал против таких доводов и стыдливо кивнул головой.
И опять, кроме ехидной улыбочки, ничего не отразилось на лице молодого сыщика:
– Ладно. Хорошо. Скажи-ка мне, дружок, в какой одежде ты был в ресторане? И постарайся не врать, если не желаешь схлопотать по роже. Повторяю, вранье не в твою пользу.
Валерка уныло кивнул. По роже схлопотать он не хотел. Но и огрызаться не решился.
– В этой одежде и был, в какой сейчас. В этих брюках и рубашке. Я же не переодевался.
Зуев внимательно осмотрел брюки и рубашку, но пятен крови не обнаружил. Зато обратил внимание на пятна пролитого на грудь пива, спросил строго:
– Это что такое?
Валерка показал почти пустую бутылку из-под пива. На донышке оставалось пара глотков, и он тут же употребил их, а пустую бутыль бросил под стол.
– Вот что, Валяев…
Валерка насторожился. От этого твердолобого мента можно ждать всего, чего угодно.
– Сейчас мы с тобой прокатимся до ресторана. Не возражаешь?
Вопрос прозвучал издевательски. Какое может быть возражение, если для опера он есть лицо подозреваемое. Да и разве он примет Валеркины возражения?
И Валерка пожал плечами. Мол, поступай, как хочешь, мент.
Зуев встал, закрыл свою папку, перед этим предложив расписаться Валерке в показаниях, и сказал:
– Последний раз спрашиваю, в какой одежде ты был в ресторане?
– Да говорю же, в этой! Я же пьяный был. Как пришел домой, не раздеваясь, лег на кровать. Не мог я ночью переодеться.
– А утром?
– И утром не переодевался. – Валерка нехотя встал, готовый следовать за лейтенантом. Не выдержав на себе тяжелого взгляда молодого опера, едва не закричал:
– Я понял, что вы меня подозреваете. Но я не убийца! Запомните! Я Наташку не убивал. У меня даже мысли такой не было.
Лейтенант рассмеялся ему в лицо:
– Ты же ничего не помнишь. Ты же пьяный был. А может, ты и не уехал? Замочил свою подружку? Может, есть смысл во всем признаться?
– В чем признаться, когда я не убивал! Как вы не поймете?
Валерка вдруг почувствовал: еще немного и этот настырный лейтенант доконает его своими дурацкими вопросами. «Может выпрыгнуть в окно?» – пришла ему не слишком умная мысль. И тут же следом другая: что, если даже он будет гореть в огне или тонуть, этот упрямец все равно не отстанет, пока не добьется признания.