Но что они говорили о ее дне рождения? Двадцать какое-то апреля.
Я сжимаю руку в кулаки.
— Ну же, — бормочу я себе под нос, расхаживая по узкому проходу перед металлической дверью. — Ты проделала весь этот путь не для того, чтобы застрять сейчас.
Я запускаю руки в волосы и сжимаю их, отчаянно пытаясь вспомнить тот момент. Сомневаюсь, что электронный замок перезагрузится, если я ошибусь. Это не похоже на пароли от социальных сетей, которые дают три попытки, прежде чем отправить мне удобное электронное письмо со ссылкой для его смены. Если я ошибусь, мне крышка.
С дрожащими руками, я подхожу к клавиатуре и прислушиваюсь к своему чутью.
26 апреля.
Я начинаю набирать код, аккуратно нажимая на каждую цифру.
0 … 4 … 2 … 6
Прерывистый выдох вырывается из моих легких.
— О, черт, черт, черт, черт, черт, — дышу я, наблюдая и ожидая, чувствуя сильнейшую тошноту в животе, пока весь этот гребаный электронный замок не вспыхивает зеленым светом и автоматический запорный механизм не открывается изнутри.
— Срань господня, — вздыхаю я, наполняя щеки воздухом и выпуская его между губ, — мое облегчение не знает границ.
Я не жду больше ни секунды, толкаю дверь и позволяю ей распахнуться в темную комнату. Я прохожу в нее, не сомневаясь, что я именно там, где мне нужно быть. Дверь захлопывается за мной с тяжелым УДАРОМ, и я вздрагиваю, прежде чем встряхнуть руками, пытаясь взять себя в руки.
Комната маленькая, и, судя по водостоку в центре, я могу только предположить, что это одна из многих комнат пыток, которые мальчики встроили в подземную игровую площадку — комната, которую я так надеюсь однажды использовать на их отце.
Выбегая из комнаты, я пытаюсь сориентироваться, оглядывая затемненную игровую площадку. Открытое пространство, где я училась пользоваться бензопилой, находится слева, а все камеры — справа от меня. Я нахожусь примерно на полпути через игровую площадку, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не помчаться сразу в другой конец. Вместо этого я иду налево и начинаю перебирать огромное количество предлагаемых инструментов, качая головой, поскольку на самом деле понятия не имею, что я могу использовать, чтобы вскрыть металлические замки.
Я перебираю все подряд, и разочарование быстро берет верх. Здесь есть пистолеты и ножи, все виды оружия известные человечеству, но мой прицел не настолько хорош, чтобы пытаться расстрелять замки так же, как это сделали бы парни. А хотя…
Я хватаю пистолеты и все глушители, которые попадаются на глаза, не уверенная, какой из них лучше всего подходит для этой миссии и какой вообще подходит к какому оружию. Черт, я едва могу мыслить здраво, и мысль о таком громком выстреле заставляет меня нервничать, но какой еще у меня есть выбор? Может быть, болторезы? Если бы я знала, где их найти, тогда, возможно, но время поджимает.
Я видела, как Роман делал это раньше, и доверяю его выстрелу больше, чем чему бы то ни было, даже в самые худшие времена он сможет справиться с задачей. Я знаю, что он сможет.
Парни были в самом дальнем конце камер, в самом темном углу, так что я начинаю двигаться вперед, ныряя в длинный ряд клеток, а отчаяние управляет каждым моим шагом. Сердце бешено колотится, страх быть пойманной так близко к финишу лишает меня способности мыслить здраво.
Я проношусь мимо клеток, и заставляю себя двигаться быстрее.
Я, блядь, иду. Я повторяю это снова и снова, как мантру, желая, чтобы они продержались еще немного.
Еще десять камер.
Восемь.
Пять.
Черт, так близко.
Я иду. Я, блядь, иду.
Три.
Две.
Одна.
15
— Роман? — Кричу я, бросаясь к его камере и тут же падая на колени, не обращая внимания на то, что это открывает старые раны. Пистолеты вываливаются передо мной волной патронов и глушителей, прежде чем я успеваю взглянуть в это ангельское лицо.
Я тяжело сглатываю, ища его в темноте, но он прямо здесь, на коленях передо мной, его рука накрывает мою, когда я хватаюсь за металлический прут.
— Императрица, — говорит он, измученность в его тоне убивает что-то глубоко внутри меня. — Я знал, что ты вернешься.
— Как будто могло быть по-другому, — плачу я, крупные слезы текут по моим щекам.
Роман протягивает руку через решетку и обхватывает ладонью мое лицо, и я мгновенно прижимаюсь к ней.
— Ты гребаный воин, Шейн, — говорит он мне, его большой палец ловит падающую слезу и нежно стирает ее, и через мгновение, всего один взгляд в мои глаза, и он видит меня насквозь. Он точно знает, через какой ад я прошла по вине его отца. — Шейн…