Я кладу руку на простыни рядом со мной, и тихо ругаюсь, изо всех сил пытаясь контролировать ярость, пульсирующую в моих венах.
— Постель холодная. Ее давно нет.
С дивана доносится тяжелый удар, и я улучаю момент, чтобы оглядеть Романа, обнаруживая в той же долбаной ситуации, только прикованного наручниками к чертовой лампе. Он тянет за наручник, гнев выплескивается из него, как гребаное цунами, разрушая все на своем пути.
— Я, блядь, убью ее, — выплевывает он, отводя от меня взгляд, чтобы скрыть панику в глазах.
— Становись в очередь, — выплевываю я в ответ, сажусь и поворачиваюсь, пытаясь найти слабое место в изголовье кровати, которое я могу использовать в своих интересах. Прошло слишком много времени с тех пор, как я проливал кровь, и я начинаю немного нервничать. Я жажду ее, нуждаюсь в ней. Это мой гребаный эликсир жизни, и прямо сейчас мысль о том, чтобы пролить кровь Шейн, стоит на первом месте в моем списке приоритетов.
К черту ее и ее дерьмовые маленькие игры. Вот каково это, когда тебя обыгрывают? Не могу сказать, что я когда-либо позволял кому-то вот так подставлять меня, никогда не подпускал кого-то достаточно близко, чтобы даже попытаться. Чертова маленькая соплячка. Ее упругая задница будет болеть, когда я закончу с ней.
Роману быстро надоедает лампа, и он вырывает всю эту гребаную штуку прямо из пола, а затем поднимает ее и позволяет наручнику упасть с нижней части. Он швыряет то, что осталось от лампы, через всю комнату, вымещая свою злость на дешевом металле, а затем пытается протиснуть руку через наручник на запястье.
Я усмехаюсь. Каждый гребаный идиот в наручниках всегда пробует это дерьмо. Ему следовало бы знать лучше.
Быстро поняв, что его попытки бесполезны, он подходит к небольшой двуспальной кровати и внимательно осматривает изголовье, пытаясь придумать, как, блядь, вытащить меня отсюда. Не буду врать, Роману не в первый раз приходится спасать меня от какой-то сумасшедшей цыпочки, приковавшей меня наручниками к кровати, но впервые он не смеется над этим.
— Я должен был, блядь, догадаться, — ворчит он, хватаясь за спинку кровати и отодвигая ее от стены, наваливаясь всем своим весом на узкие прутья, которые удерживают меня прикованным, и кряхтя, когда опускает их. — Она приняла это слишком легко. Там, на складе. Это было неправильно.
Прутья поддаются под его весом, но не настолько, чтобы освободить меня.
— Я знаю, — бормочу я, вспоминая тот момент, когда мы загнали ее в угол в технической комнате, но она слишком быстро согласилась. Мы с Романом обсудили это между собой, но в итоге решили, что она понимает, чем рискует. — Она может быть чертовски…
Я оборвал себя, не желая представлять, что может происходить с ней прямо сейчас.
— Она не могла уйти больше часа назад, максимум двух, — говорит Роман, побуждая меня повернуться к старым цифровым часам, прикрученным к прикроватной тумбочке. Сейчас чуть за полночь, но это слишком поздно. Если она уже вернулась в дом Джии, то сцена, на которую мы наткнемся, может стать тем, от чего никто из нас не сможет оправиться.
Как будто эта же мысль проносится в голове Романа, и он снова давит всем своим весом на металлический стержень, и тот снова прогибается, но уже ломаясь под давлением. Не теряя ни секунды, я снимаю наручник с прута и хватаю свою чертову футболку. Я натягиваю ее через голову, и снаряжение оказывается у меня в руках еще до того, как подол опускается до пояса.
Это намного раньше, чем мы планировали, но, когда, черт возьми, наши планы хоть раз осуществлялись? Черт, я не думаю, что мы когда-либо доводили план до конца. В нашем мире мы привыкли к тому, что все дерьмо летит нам в лицо, но, когда дело доходит до Шейн Мариано — или Шейн, мать ее, ДеАнджелис, как она теперь называется по закону, — мы, блядь, не можем с этим справиться. Она обвела нас вокруг пальца, и, как бы нам ни было неприятно это признавать, именно она дергает за ниточки.
Мы выходим за дверь через две гребаные секунды, и я выдыхаю, обнаружив “Эскалейд” там, где мы его оставили. Я хмурюсь, когда распахиваю дверцу и запрыгиваю на пассажирское сиденье.
— Зачем ей оставлять машину? — Огрызаюсь я, когда Роман забирается в машину рядом со мной и с тяжелым стуком захлопывает свою дверцу.
Он качает головой, выезжая задним ходом с парковки и взлетая, как гребаная ракета, когда шины визжат по асфальту, оставляя за собой толстые черные полосы от резины.
— Я предполагаю, что какой бы гребаный план ни пришел ей в голову, ей все равно нужно, чтобы мы пришли и спасли ее задницу.
— Ей пришлось бы украсть машину, — размышляю я вслух, не в силах сосредоточиться на дороге перед нами. — Это могло бы выиграть нам немного времени.