Он вскидывает поцарапанную бровь и усмехается. Будто считает мой тщательно проработанный злобный вид интригующим.
– Что? – спрашиваю я. Лучшая защита – нападение, верно?
Он снова поднимает голову и изображает удивление. Затем делано смотрит себе за спину и обратно на меня, едва сдерживая смех.
– Ничего.
Я вновь обхватываю чашку пальцами и, поднося ее к губам, немного проливаю кофе. Вот черт!
Быстро смотрю на парня, надеясь, что он ничего не заметил. Но, естественно, он все видел. Клянусь, он улыбается, когда опускает взгляд на ежедневник перед собой. Интересно, что он там пишет? «Дорогой дневник! Последние новости: девушки по-прежнему разливают жидкости в моем присутствии».
– Ай! – шепчу я, обжигаясь о кофе. Определенно не мой день. Или год. Или жизнь.
Я как раз собираюсь встать и попытать удачу с тем стремным туманом на улице, когда кто-то кладет салфетку на мой стол. Поднимаю взгляд на Кровавые Костяшки.
– Все нормально? – спрашивает он.
– Ага, – бурчу я, инстинктивно отодвигаясь подальше, пока он садится на противоположный стул.
– Я говорил Гейбу не подавать кофе таким горячим, – замечает он, протягивая руку. Я не шевелюсь. Он же не ждет, что я попрошу его о помощи, ведь так?
– Со мной все хорошо, – настаиваю я, но в моей интонации слышится четкий посыл: «Будь добр, отвали».
Еще один трюк, которому я наловчилась в бегах.
Парень закатывает глаза.
– Я не пытаюсь запугать тебя. Один год я работал медиком. Просто хочу убедиться, что ты в порядке.
– А я была владелицей этой руки целых семнадцать лет, так что знаю, что она в порядке.
Кровавые Костяшки встает.
– Ну ладно, намек понял. Если передумаешь, в морозильнике есть пакетики со льдом.
– Мне не нужна твоя помощь. Как и бесплатный кофе. Я не какая-то беспомощная бродяжка, ясно? Я могу позаботиться о себе.
Он поднимает руки в знак защиты.
– Никто и не говорил, что не можешь.
Он всматривается в меня, и я вижу, как в его глазах зарождаются вопросы. От этого хочется съежиться, словно он может увидеть то, что я пыталась скрыть. Вблизи он уже не так похож на убийцу. Парень выглядит здорово, как Капитан Америка или кто-то подобный. Но я заставляю себя сидеть смирно. Только я собралась открыть рот, как до нас доносится звук. Глухой удар, за которым следует металлический грохот с кухни, как если бы на плиточный пол посыпалась посуда.
Кровавые Костяшки замирает и прислушивается. Я тоже. В этом звуке было что-то неправильное. А затем…
Щелк.
На самом деле звук не такой громкий, как я слышу у себя в голове. Он попросту не может быть настолько громоподобным, чтобы раскатываться эхом по черепу с такого расстояния, но, возможно, щелканье затвора всегда так звучит – как голодное клацанье челюстей, решающих то, на что не имеет права ни один человек. В любом случае такой звук никак не может быть тихим.
– Не двигайся! – рявкает кто-то с кухни.
Сквозь кухонное окно я вижу мужчину в серо-черных перчатках. В его правой руке зажат маленький пистолет. Он нас не увидел… пока.
Кровавые Костяшки мигом кидается в другую часть помещения, не издавая ни звука. Я тоже начинаю бежать, но он прижимает палец к губам.
– Пригнись, – едва слышно шепчет парень.
Я останавливаюсь на секунду, а потом прячусь под стол.
Он крадется ближе к кухне, а я медленно ползу за ним. Вдруг он быстро оглядывается через плечо.
– Оставайся здесь, – велит Кровавые Костяшки громким шепотом. Затем пригибается и перебегает к прилавку, а оттуда придвигается как можно ближе к кухне.
Я понимаю, что нужно бежать отсюда со всех ног, даже если звон колокольчика на выходе оповестит о моем присутствии. В лучшем случае все это закончится приездом копов, но я не могу попадаться им на глаза. Вряд ли новости о моем исчезновении распространились так далеко на север, учитывая, сколько детей моего возраста пропадают каждый день, но я не хочу рисковать.
Но в моей голове все еще проигрывается звук того глухого удара. Кто-то ударил Гейба – он ранен. А если Кровавые Костяшки попытается сыграть в героя, то поплатится за это жизнью. Я слишком часто становилась свидетелем страданий других людей. Нельзя просто уйти, хотя и стоило бы.
Я подползаю ближе.
Парень поворачивается, беспокойство на его лице исчезает и сменяется неприкрытым раздражением. Он яростно машет мне руками и произносит одними губами: «Беги».
Ладно, это уже оскорбительно. Не спорю, он размером с небольшую секвойю, но, рассмотрев его хорошенько, я вижу, что ему максимум лет девятнадцать. И я больше никому не подчиняюсь.